— Здорово, — сказал мальчик с восторгом. — Но мне все-таки кажется, я когда-то видел вот эту спасательную станцию и железную душевую. Вон ту будочку, домик у причала. Только цвет был другой.
Оля сделала еще четыре выстрела, и все — точно в цель. Затем еще раз на всякий случай объяснила ему, как заряжать, как разбирать, собирать ружье, как смазывать, как целиться, как спускать курок. И, наконец, отдала ему винтовку.
— Главное — не торопись, прицелься, задержи дыхание, расслабься.
— Я не смогу расслабиться, я волнуюсь.
— Это очень важно, чтобы все мышцы были расслаблены. Не волнуйся, наоборот, подумай о чем-нибудь приятном, вспомни что-нибудь хорошее из своей жизни, это поможет... и плавно спускай курок. Выстрел должен прозвучать неожиданно.
Он попал в цель только с шестого раза.
— Все хорошо, — сказала она перед новой серией, — но ты заваливаешь слегка вправо.
— Почему?
— Не знаю.
— Я знаю.
— Ну почему?
— Потому что, — сказал он и поцеловал ее в щеку, поцеловал робко, неумело.
Хотел поцеловать в губы, а попал в щеку. Промазал. Она, чтобы исправить его промах, еще раз подставила губы, и он еще раз поцеловал ее. Опять промазал. На этот раз попал в подбородок.
— Я же говорю, ты заваливаешь вправо, бери чуть выше, — голосом с дрожью сказала она.
С третьей попытки он попал в уголок ее рта и закрыл от удовольствия глаза. Его душу стало обволакивать приятное тепло. Как будто в его животе кто-то разжег костер. Голова закружилась.
Он подумал о приятном и... о боже, он все вспомнил. Вспомнил, когда и при каких обстоятельствах он был здесь, на этом пляже.
Вспомнил, при каких обстоятельствах в его память врезалась эта спасательная станция с железной душевой...
Это было много-много лет назад, десять лет тому назад, когда Полечке было всего-то три годика. Они отдыхали на этом пляже втроем — Андрей Ильич, Наташа и Полина. В одно мгновение он вспомнил все до мельчайших подробностей. Они отдыхали здесь всего один день, их привез сюда на машине их приятель. Это был прекрасный, солнечный день. Андрей Ильич восседал, как царь, на своем брезентовом троне, стоявшем на отмели, в воде. Возбужденное море облизывало его мускулистые икры. Он сидел в полудреме и наслаждался жизнью. В воздухе носились белые, истошно кричащие тени чаек и хлопья пены. Пахло йодом, ежевикой, плавниками допотопных рыб, живших здесь когда-то, около двух миллионов лет тому назад. На пляже было многолюдно.
Солнце, сорвавшись с высокого обрыва, совершало над головами homosapiens'oB свой плавный замедленный прыжок в воду. Пролетев небо по диагонали, оно наполовину погрузило свой рыжий торс в бушующие волны. За линию горизонта по синей воздушной пустыне медленно и степенно уходил караван иссиня-белых, искрящихся, высеченных из полупрозрачного льда фантастических животных. Легко и приятно было разгадывать их облачные формы. Вот он — дракон, а это — лошадь.
Поленька, не стесняясь своей наготы, бегала по береговой отмели, по рыжему, как парик клоуна, раскаленному песку за таким же юным, как и она сама, белобрысым крабом. Краба ей подарил один добродушный и толстый мальчик. Он каждое утро приходил сюда со стеклянной банкой в руке, чтобы приобрести у моря некоторые дары в обмен на резь в глазах, икоту и переохлаждение. Через несколько часов он уходил в глубь материка, вибрируя всем телом, точь-в-точь как электрический массажер, которым Наташа каждый вечер взбивала свои икры и предплечья. В общем, хороший мальчик. Может быть, только чересчур добродушный. Как-то разыгравшиеся дети, злоупотребляя его добродушием, запустили ему в плавки медузу, полупрозрачную, в белом платье с голубыми оборочками. Остаток дня толстячок провел в той самой железной кабинке около спасательной станции, в душевой, под водопадом из собственных слез. Глядя на этих жестоких и злых мальчиков, наблюдая издалека их небезобидные развлечения, Андрей Ильич чувствовал себя самым счастливым на свете человеком. Потому что он был отцом тихой, очень смышленой, очаровательной девочки. Особенно досаждали их вопли, их крики. Он мечтал только об одном: отыскать где-нибудь такое колесико, вращая которое против часовой стрелки, можно было бы немножечко уменьшить их громкость, а уж пределом мечтаний было выключить навсегда.
А вот и Наташенька вышла из волн, как юная Наяда. Брезентовое кресло под Андреем Ильичом заскрипело. «Какая все-таки у меня фантастическая женщина», — подумал он и махнул ей рукой. Наташа ответила, и вся мужская половина пляжа, как по команде, повернула свои головы направо. Она подошла к нему мокрая, холодная, как рыба, и он почувствовал, как в глубине его что-то перевернулось. Такое ощущение, как будто он попал в воздушную яму на своем брезентовом креслице-самолетике. В такую глубокую воздушную яму, так неожиданно, что ему пришлось набросить себе на бедра красное махровое полотенце.
И тут же подбежала маленькая Поленька. Она, как обезьянка, вскарабкалась ему на шею, поцеловала маму и нечаянно наступила своей маленькой ножкой на хорошо замаскированный под полотенцем продолговатый предмет. У него тут же от счастья и от боли потемнело в глазах. Облака, проплывающие над его головой, раскрылись, как белые, бумажные коробки, и вниз на землю полетели разноцветные конфетти. Ах, сколько счастья, сколько боли в одно мгновение. Какая великолепная, какая чудесная жизнь...
...Андрей Ильич вскочил на ноги, не выпуская ружье из рук, достал из сумки еще не использованный сегодня боезапас (в подсумке оставалось около сорока патронов) и побежал в сторону железной дороги. Он несколько раз падал, у него заплетались ноги, но он вставал и снова бежал. Кровь раскаленным красным молотом била ему в голову. Это были слова о мести. Ему захотелось впервые и по-настоящему отомстить за потерянное счастье. Он бежал туда, за дюны, где только что промчался поезд. Этот поезд, который уже ушел, конечно, не догнать, но, может быть, скоро пройдет еще один. Он закинул ружье за спину, и подвязал на брючный ремень подсумок с патронами, и сверху прикрыл его длинными полами пальто. Скоро Иванов устал бежать по песку и перешел на шаг. Он шел не оглядываясь, он не слышал за своей спиной уговоры одуматься и вернуться. Поднялся очень сильный ветер, мимо его лица полетели чьи-то слезы. Он поймал одну из них ладонью, а потом попробовал на вкус, сделал усилие над собой и обернулся. Ольга сидела на песке, она плакала.
Вскоре он вышел к семафору и пошел вдоль железной дороги. Спустя пару часов он вскочил на подножку товарного вагона. Поезд двигался на север. Это он определил ночью, по звездам. Иванов зарылся в солому и заснул. Всю ночь ему снился один и тот же сон. Будто он стоит на берегу реки и бросает в нее камни, а они не тонут, всплывают и скользят по течению.
13. Великое кровопускание
Это оказалось не таким простым делом — убить человека, даже если он не человек, а животное, зверь в человеческом облике. Еще более непростым делом было отыскать в толпе такого зверя, отличить хищника от человека разумного по каким-то еле уловимым признакам. Но скоро Андрей Ильич блистательно научился и этому, а не только метко стрелять.
Зима, как белая цирковая лошадь, бегала по кругу; однажды ночью, после уже которой по счету оттепели, опять выпал снег; в ту же ночь, когда он, уставший, измученный тяжелейшей дорогой, вернулся в Москву. Ровно две недели он путешествовал на товарных поездах, четыре раза пересаживался и однажды чуть было не уехал в Петрозаводск.
Первый выстрел был особенно памятным, особенно удачным. Андрей Ильич столкнулся с хищником совершенно случайно. Он не выслеживал его. Ночью он вышел, как всегда, пройтись, прогуляться с ружьем за пазухой и вдруг услышал крик. Это было недалеко от Крымского моста. Кричала женщина где-то совсем рядом. Андрей Ильич на ходу зарядил ружье, и то, что он увидел, когда зашел за угол, чрезмерно его обрадовало: женщина звала на помощь, с большим трудом отбиваясь сумочкой от человека средних лет отвратительной наружности. Они катались по земле. Хищник схватил ее за ноги и медленно, но верно подбирался к ее шее, ее лицу. Потом он заткнул жертве рот ладонью, повалил ее на живот, задрал юбку, приспустил с себя штаны. Предчувствуя блаженство, замер на мгновение перед последним страшным рывком, но не тут-то было. Вдруг прозвучал выстрел, и у хищника не стало верхней трети черепной коробки. Как будто кто-то пошутил, как будто какой-то мальчишка пробежал мимо, сорвал шапку, а вместе с нею и верхнюю треть черепа. Зверь бездыханно упал на спину, женщина закричала. Она была вся в крови. С головы до ног. Она закричала, потому что по ошибке приняла чужую кровь за свою, а когда разобралась, тут же успокоилась и жалобно завыла.
Выстрел был прекрасный. Да и промахнуться было мудрено: Андрей Ильич стрелял с шагов четырех-пяти. Он сделал все так, как его учили.
