собственном обаянии, что пришел в обычной одежде, изображая, таким образом, самого себя. Большинство гостей еще переодевались в туалете; видимо, не посмели явиться в костел в маскарадных костюмах. Но был здесь и ксендз Шелест, в своей черной сутане, с нездоровым цветом лица он тоже напоминал человека, только что нарядившегося ксендзом. Приглашенный Ансамбль деревенских домохозяек спел несколько народных песен, потом заиграл оркестр, состоявший из одного человека, который ловко управлялся с клавишными; он довольно удачно наигрывал разные хиты.
Так все это выглядело. Громкая и навязчивая музыка. Разговаривать под нее было трудно, так что все занялись салатами, бигосом и мясной нарезкой. В плетеных корзинах, имевших форму различных грибов, стояли бутылки водки. Поев и опрокинув пару рюмок, Шелест встал и попрощался. Лишь после этого люди пошли танцевать, будто присутствие ксендза их смущало. Звуки отражались от высокого потолка старого здания и с грохотом валились на танцующие пары.
Неподалеку от меня сидела, застыв в напряженной позе, миниатюрная женщина в белой блузке. Она напоминала мне Собаку Матохи, Марысю – такая была нервная и возбужденная. До этого я видела, как она подошла к подвыпившему Председателю и несколько секунд разговаривала с ним. Он наклонился к женщине, потом раздраженно поморщился. Схватил ее за плечо и, видимо, слишком сильно сжал, потому что она дернулась. Потом махнул рукой, словно отгоняя надоедливое Насекомое, и исчез среди танцующих пар. Поэтому я подумала, что это, наверное, его жена. Она вернулась к столу и теперь ковыряла вилкой бигос. А поскольку Матоха в костюме Красной Шапочки отнюдь не скучал, я подсела к ней и представилась.
– А, это вы, – сказала она, и на ее печальном лице возникла тень улыбки.
Мы попытались поговорить, но к громкой музыке прибавился еще и топот танцоров по деревянному полу. Бум-бум-бум. Чтобы разобрать, чтó она говорит, мне приходилось внимательно вглядываться в ее губы. Я поняла, что она хотела бы пораньше увезти мужа домой. Все знали, что Председатель если гуляет, то с поистине сарматским размахом и может навредить как себе, так и окружающим. Приходится потом заглаживать его выходки. А еще оказалось, что я учила их младшую дочь английскому, поэтому разговор пошел живее, тем более что девочка считала меня «cool»[19]. Очень приятный комплимент.
– Это правда, что именно вы нашли тело нашего Коменданта? – спросила меня женщина, отыскивая глазами высокую фигуру мужа.
Я подтвердила.
– И вы не испугались?
– Разумеется, испугалась.
– Знаете, все это друзья моего мужа. У них были очень близкие отношения. Муж, видимо, тоже испугался, хотя я не знаю точно, какие именно дела их связывали. Меня только одно беспокоит… – Она заколебалась и замолчала. Я посмотрела на нее, ожидая окончания фразы, но женщина лишь покачала головой, и в ее глазах блеснули слезы.
Музыка стала еще более оглушительной и лихой – заиграли «Эй, сокóлы»[20]. Все, кто еще сидел, как ошпаренные повскакали со своих мест и пустились в пляс. Я не собиралась перекрикивать человека-оркестр.
Когда ее муж на мгновение вынырнул из толпы с какой-то красивой Цыганкой, жена дернула меня за волчью лапу.
– Пойдемте покурим.
Она сказала это так, что стало совершенно не важно, курят здесь или нет. Поэтому я не возразила, хоть и бросила курить лет десять назад.
Мы пробрались через толпу, нас толкали и тянули танцевать. Бал грибников обратился в дионисийскую оргию. Мы с облегчением остановились на свежем воздухе, в пятне света, падавшего из окон склада. Был мокрый июньский вечер, пахло жасмином. Только что прошел теплый дождь, но небо ничуть не прояснилось. Казалось, вот-вот польет снова. Я вспомнила такие вечера из своего детства и вдруг загрустила. Я не была уверена, что хочу разговаривать с этой встревоженной, растерянной женщиной. Она нервно закурила, глубоко затянулась и сказала:
– Я не могу об этом не думать. Мертвые тела. Знаете, вернувшись с охоты, он швыряет на кухне четверть косули. Они обычно делят ее на четверых. Темная кровь растекается по столу. Затем он режет тушу на куски и кладет в морозилку. Проходя мимо холодильника, я каждый раз думаю, что там лежит расчлененное тело. – Она снова затянулась. – Или зимой подвешивает мертвых зайцев на балконе, чтобы мясо стало мягче, и они висят там с открытыми глазами и запекшейся на носу кровью. Знаю, знаю, это все нервы, я слишком впечатлительная, и мне надо лечиться.
Женщина посмотрела на меня с внезапной надеждой, будто ждала с моей стороны возражений, а я подумала, что в этом мире еще остались нормальные люди.
Но даже не успела ответить, потому что она заговорила снова:
– Помню, я, когда была маленькой, слышала рассказы о Ночном Охотнике. Знаете?
Я покачала головой.
– Это местная легенда, кажется, еще немецкая. Будто по ночам тут рыскал Ночной Охотник, преследовавший плохих людей. Он летал на черном аисте в сопровождении собак. Люди его боялись, ночью запирались на все замки. И вот какой-то парень, местный или, может, из Новой Руды или Клодзко, крикнул в печную трубу: мол, давай, Ночной Охотник, подстрели кого-нибудь для меня. Несколько дней спустя к парню в дымоход упала четверть человеческого тела, и так происходило еще трижды, пока останки не сложили вместе и не похоронили. Охотник с тех пор не появлялся, а его собаки превратились в мох.
Я вздрогнула от холода, которым вдруг пахнуло из леса. Эта картинка – превращающиеся в мох Собаки – все еще стояла у меня перед глазами. Я поморгала.
– Странная байка, как ночной кошмар, верно? – Женщина снова закурила, и теперь я заметила, что у нее дрожат руки.
Мне хотелось как-то ее успокоить, но я понятия не имела как. Я никогда в жизни не видела человека на грани нервного срыва, поэтому положила волчью лапу ей на плечо и легонько погладила.
– Вы хороший Человек, – сказала я, а она посмотрела на меня глазами Марыси и вдруг заплакала. Она плакала тихонько, как маленькая девочка, только плечи вздрагивали. Это продолжалось долго, видимо, ей много всего надо было выплакать. Мне пришлось стать свидетелем этого, стоять рядом и смотреть. Кажется, она ничего другого от меня и не ждала. Я обняла ее, и мы стояли так вместе – ненастоящий Волк и хрупкая женщина – в пятне света. По нашим фигурам мелькали тени танцоров.
– Поеду домой. Сил больше нет, – жалобно сказала она.
Из клуба доносился громкий топот. Опять танцевали под «Эй, соколы», в версии диско, видимо, эта песня имела больший успех, чем другие, поэтому до нас то и дело доносилось: «Эй! Эй!» Словно пушечные залпы.
