Итак, в «Мистерии хиппи» герои «сбежали» из-под надзора государства. В такой же маске часто выступают лирический герой и люди, подобные ему: «Мы бегством мстим, / Мы — беглецы» («Песня Билла Сигера»), «Все, кто загнан, неприкаян, / В это вольный лес бегут» («Баллада о вольных стрелках»), «Не добежал бегун-беглец, / Не долетел, не доскакал» («Прерванный полет»), «Снес, как срезал, ловец / Беглецу пол-лица» («Побег на рывок»), «Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал, — / Где-нибудь зароюсь и завою!» («И душа, и голова, кажись, болит…»).
Лирический герой и лирическое мы готовы умереть, лишь бы избегнуть компромиссов и сотрудничества с властью: «Но надо выбрать деревянные костюмы!» («Песня Бродского»), «Мы смертью мстим — мы беглецы!» («Песня Билла Сигера»; АР-14-122), «Поэт не станет жителем утопий» («Поэтам и прочим, но больше поэтам»; АР-4-188), «Мы не умрем мучительною жизнью — / Мы лучше верной смертью оживем!» («Приговоренные к жизни»), «Уж лучше небо прокоптить, / Застыть и сдохнуть где-нибудь, / Чем ваши подлости сносить…» («Мистерия хиппи»; АР-14-125) («деревянные костюмы» = «смертью»; «не станет жителем утопий» = «не умрем мучительною жизнью»; «лучше» = «уж лучше»; «смертью оживем» = «сдохнуть»). Такую же готовность умереть, но не изменить своим приницпам, демонстрирует лирический герой в песне «Вот главный вход…», «Песне самолета-истребителя», «Прыгуне в высоту» и «Мне судьба — до последней черты, до креста…»: «Вот главный вход, но только вот / Упрашивать — я лучше сдохну'.», «Я больше не буду покорным, клянусь! / Уж лучше лежать на земле», «.Лучше выпью зелье с отравою, / Над собою что-нибудь сделаю, / Но свою неправую правую / Не сменю на правую левую!», «Лучше голову песне своей откручу, / Но не буду скользить, словно пыль по лучу!». А другие люди, напротив, в высшей степени покорны: «Пассажиры покорней ягнят» («Аэрофлот»), «И граждане покорно засыпают» («Москва — Одесса»). Кроме того, строка «Я больше не буду покорным, клянусь!» предвосхищает аналогичный мотив из стихотворения «Мой черный человек в костюме сером!…»: «Я даже прорывался в кабинеты / И зарекался: “Больше — никогда!”» (сравним с воспоминаниями Владимира Войновича о его разговоре в 1973 году с генералом КГБ Виктором Ильиным, который был по совместительству оргсеркетарем Московского отделения Союза писателей: «“Так вот, Виктор Николаевич, — говорю, — пришел к вам последний раз”. Усмехается. “Не зарекайтесь”. — “Зарекаюсь. Я вижу, ходить к вам бессмысленно”»[464] [465]). Да и в в «Тюменской нефти» лирический герой «прорывался в кабинеты»: «Депешами не простучался в двери я, / А вот канистры в цель попали, в цвет: / Одну принес под двери недоверия, / Другую внес в высокий кабинет».
А в «Песне Бродского» и «Приговоренных к жизни» герои используют даже одинаковые выражения, когда говорят, что лучше умереть, чем согласиться на подлость: «Но если надо выбирать и выбор труден, / Мы выбираем деревянные костюмы» = «И если б можно было выбирать, / Мы предпочли бы вариант с гробами» (АР-14-168), — несмотря на то, что власть всячески склоняет их к предательству: «И будут вежливы, и ласковы настолько — / Предложат жизнь счастливую на блюде, / Но мы откажемся, — и бьют они жестоко…» = «Нам предложили выход из войны, / Но вот какую заломили цену: / Мы к долгой жизни приговорены / Через вину, через позор, через измену! / Но врешь, не стоит жизнь такой цены! / Дорога не окончена! Спокойно! — / И в стороне от той, большой, войны / Еще возможно умереть достойно» /4; 66, 67, 304/236 («предложат» = «предложили»; «жизнь счастливую» = «к долгой жизни»;
«Но мы откажемся» = «Но врешь, не стоит жизнь такой цены»). Вот еще некоторые сходства между этими песнями: «И будут вежливы, и ласковы настолько, / Что жизнь предложат долгую на блюде» /8; 515/ = «.. Ценой вины, награда — жизнь в конверте. / Мы к долгой жизни приговорены» (АР-14-168) (в первом случае упоминается «жизнь на блюде», а во втором — «жизнь в конверте»; сравним еще в «Дорожной истории», где речь идет об арестах: «В конверты прячут — и этапом за Можай»; АР-10-44).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В «Приговоренных к жизни» есть и такие строки: «А в лобовое грязное стекло / Глядит и скалится позор в кривой усмешке», — в которых повторяется мотив из написанной несколькими месяцами ранее «Чужой колеи»[466]: «Напрасно жду подмоги я: / Смеется грязно колея» (АР-2-148). Здесь лирический герой мечтает выбраться из колеи, а в предыдущей песне герои хотят разорвать цепи и обрести свободу, так как, по сути, находятся «на мели»: «Теперь уж это не езда, / А ерзанье» = «Нас обрекли на медленную жизнь», — и первоначально рассчитывают на помощь извне: «Авось подъедет кто-нибудь / И вытянет?» = «Неужто мы надеемся на что-то?». Но в итоге понимают, что нужно самим выбираться из «чужой колеи» и порывать с «хваленой жизнью»: «Расплеваться бы глиной и ржой / С колеей ненавистной, чужой» (АР-12-68) = «И если бы оковы разломать — / Тогда бы мы и горло перегрызли / Тому, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни» /4; 66/. А хваленая жизнь напоминает безупречное житье из «Мистерии хиппи»: «Вранье / Безупречное житье!». - что вновь возвращает нас к «Приговоренным к жизни»: «Но врешь, не стоит жизнь такой цены!» /4; 304/. И закономерно, что в обеих песнях герои хотят физически уничтожить всё, что связано с властью: «Кромсать / Всё, что ваше! Проклинать» — да и самих представителей власти тоже: перегрызть им горло. Поэтому в том же 1973 году Высоцкий напишет: «И в песне я кого-то прокляну» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится…»), — не соглашаясь с теми, «кто, выкрикнув хвалу, а не проклятья, / Спокойно чашу выпили сию» («Я не успел», 1973). В свою очередь, эти проклятья вновь напоминают о «Чужой колее», где лирический герой проклинает и саму колею, и ее основателей: «Я кляну проложивших ее, — / Скоро лопнет терпенье мое, / И склоняю, как школьник плохой, / Колею, в колее, с колеей» (а о «лопнувшем терпенье» он будет говорить в стихотворении «Мой черный человек в костюме сером!..»: «И лопнула во мне терпенья жила»; да и в «Песне самолета-истребителя» герой признавался: «[Терпенье мое] истекло»; АР-3-210).
Напрашиваются еще некоторые параллели между «Чужой колеей» и «Мистерией хиппи»: «Отказа нет в еде-питье / В уютной этой колее» = «Вранье / Безупречное житъе!»; «Расплеваться бы глиной и ржой / С колеей этой самой чужой!» = «Плевать / Нам на ваши суеверия!»; «У колеи весь левый склон / Разбил и покорежил он» (АР-2-146) = «Кромсать / Всё, что ваше! Проклинать!»; «С колеей ненавистной, чужой» /3; 450/ = «Нам ваша скотская мораль — / От фонаря до фонаря!»; «Здесь спорил кто-то с колеей / До одури» /3; 449/ = «Нам до рвоты ваши даже / Умиленье и экстаз!».
Такие же эмоции демонстрирует и «чистый» лирический герой: «Я не люблю до тошноты цинизма, / Притворство не приемлю, и еще…»238. Эту же мысль он повторит в черновиках «Песни автозавистника», где будет прикрываться маской пролетария: «Хоть ненавижу их до одури., до спазм» /3; 363/, - и в «Балладе о ненависти»: «Зло решило порядок в стране навести. <.. > И отчаянье бьется, как птица, в виске, / И заходится сердце от ненависти»
А встречающийся в «Мистерии хиппи» призыв: «Долой ваши песни, ваши повести! / Долой ваш алтарь и аналой! / Долой угрызенья вашей совести! / Все ваши сказки богомерзкие долой!», — в том же году встречается в «Марше антиподов»: «Мы гоним в шею потусторонних — / Долой пришельцев с других сторон!» (антиподы, как и хиппи, противопоставили себя другим людям и государству). Восходит же он к повести «Дельфины и психи» (1968), где с подобным призывом выступали дельфины, разорвавшие все контакты с людьми: «Долой общение, никаких контактов!», «Долой дружбу ходящих по суше!». Сравним также фрагмент разговора профессора-ихтиолога и обитателей океанариума с «Мистерией хиппи: «“Так! Господа!” — “К черту господ”, - рявкнул бассейн» /6; 31/ = «/С черту сброшена обуза» /4; 157/.
