- Я все эти дни не выходил из дома, откуда же я мог знать?
- Не надо, - отмахнулся Перстов, - я уверен, что тебе все было отлично известно.
- Даже и отлично? Как это ты можешь быть уверен? - холодно осведомился я.
- Уверен... В тот день, после того, как мы расстались, ты ходил к нему, не правда ли?
- Кто тебя послал?
Он искренне удивился моему вопросу и ответил:
- В каком смысле?
- Кто тебя подослал ко мне?
- Ну что за ерунда! Никто меня не подсылал.
- Кому ты служишь?
- Живешь ты, брат, противоестественно, вот у тебя и заходит ум за разум. Кому я могу служить! Не надо комиковать... Я в самом деле высокого мнения об Иннокентии Владимировиче и жалею, что он сделал такой выбор. Человек мог бы принести еще немало пользы... Мне было чужды многие его воззрения, это тебе тоже известно, но в его деловых качествах я никогда не сомневался. А России сейчас деловые люди нужны, как воздух.
- Если ты полагаешь, - перебил я, - что я тогда ходил к нему и теперь знаю о случившемся даже и отлично, то ты не можешь не думать и того, что я был там, когда это случилось.
- Да так оно и было, - ответил Перстов просто и как будто не задумываясь.
- Так. Вот оно что... - проговорил я, прищурившись, и многозначительно покачал головой.
Мы сели обедать, и я жадно набросился на еду. Перстов рассказал, что Наташа, "как и подобает нам, людям с некоторыми остатками старомодных понятий", устроила пышные, благородные похороны, было много народу, среди прочих даже и "персоны, которым уделяли особое внимание и которые вели себя с малоподвижной чопорной выразительностью, хотя в конечном счете перед гробом все, как один, оказывались чудаками, снимая очки и что-то вытирая на гримасничающих личиках". А меня ждали? - спросил я в тон увлеченному рассказу друга. Да, ждали. Перстов кивнул с глубоким значением, могущим относиться, видимо, лишь к тому, что меня ждали все, включая и персон особого покроя, а не только милая, бедная, исстрадавшаяся Наташа и те, кто знал, что я не вполне чужой в этой семье. О причинах, толкнувших Иннокентия Владимировича на роковой шаг, избегали говорить, хотя там все же нашелся человек, подпустивший нечто о "фирме одного моего друга, очутившейся на грани банкротства". Человек намекал даже не столько на покойного, сколько на то, что банкротство в наших условиях, не располагающих законом о банкротстве, нужно понимать не как следствие честной, но неудачной финансовой игры, а как итоговое столкновение жульничающего игрока с государством, чаще всего плачевное для игрока, даже если в лице государства мы имеем первого и самого разнузданного афериста. И лишь вслед за этим человек намекнул на Иннокентия Владимировича, но, однако, в том смысле, что не жульничать-де и нельзя было, раз уж взялся за дело в таком государстве, а коль решился жульничать, нужно быть готовым и к самому худшему. Никто, между тем, не ответил и не развил эту философию отечественного дельца, явно желавшую уподобиться крику души.
Нет, хоронили очень пристойно. Перстов перешел к рассуждению, что покойный, хочется верить, хорошо позаботился о будущем дочери, своей единственной наследницы. Если я женюсь на ней, кое-что перепадет на мою долю. Я протестующе поднял руку - я протестовал против нарождающегося в этом увлекательном и довольно полном повествовании цинизма. Но Перстову цинизм не присущ, и он с простодушной улыбкой заявил, что не имел в виду ничего дурного. Хоронили в непогоду, валил проклятый мокрый снег, уже кажущийся нескончаемым, вечным. Кладбище, отверстая могила. Могильщики воплощенная черствость, они автоматически закапывают людей в землю, а на живых смотрят дико, сердясь, когда те мешают. Но Наташа, щедро приплатив им, сумела как бы застопорить процесс, растянуть минуту молчания, и даже могильщики, потеряв нить своего напряженного дела, вытянулись и застыли словно бы в почтении, перестав дичиться, держаться особняком и влившись в наши ряды. В наши? Ты был с нами, коротко возразил Перстов. Я понимающе кивнул, полагая, что так разумно, а удивляться и отнекиваться не разумно. Наташа не плакала, не голосила, а стояла перед открытым гробом и, как каменная, смотрела на лицо покойного.
Я подумал, что не годится ловить на вилку и кушать селедку, когда я, возможно, тоже смотрю на лицо покойного. Но и плакать мне не хотелось. Я просто слушал с открытым ртом, в темноте которого пряталась непережеванная пища, запасавшая для меня жизненную энергию. Наташа стояла с непокрытой головой под низким серым небом, высокая и стройная. Ну, я знаю, какая она, подумал я и смело пошел на селедку. Она была чудо как хороша. Селедка. Перстов упивался отчеканившимся в его памяти видением Наташи. Наташа была чудо как хороша. Когда кто-то решился заметить, что другие скорбящие семьи, подъезжая к месту захоронения, принуждены ждать, теряя драгоценное время, что никак не обусловлено кладбищенскими законами, она словно не услышала, но когда подмасленные могильщики, угрожающе размахивая лопатами, пошли разбираться с наиболее нетерпеливыми, с разными важными персонами других скорбящих семейств, она склонилась и поцеловала холодный лоб отца, - и все было кончено. Иннокентий Владимирович спланировал на дно могилы.
Все перед этой развязкой подходили и целовали утонувшее в цветах чело, но Перстов решил, что на него не обращают слишком внимания и никто не заметит, если он уклонится от исполнения этого ритуала. Я заметил, сказал я. Ты другое дело, возразил Перстов. Почему же? Ты и сам не подошел. Это была правда в чистом виде. Потом отправились домой поминать Иннокентия Владимировича. Наташа осталась одна в этом мире; положим, благородные похороны и поминки, особенно когда они не омрачены дикими выходками, навевают некоторые помыслы о теплоте человеческого общежития, о людской солидарности и прочих приятных вещах, но следует помнить, что условности и всякого рода обряды не заключают в себе настоящей правды и мир все же устроен скверно, он холоден и неуютен и страшно остаться в таком мире одной. Родственников у Наташи нет, во всяком случае существенных, которые стремились бы жить кланом, а не сами по себе. На похоронах было много коллег Иннокентия Владимировича, но им до Наташи дела нет. Перстов уже как будто тараторил. Подумать только, разливался он, мы тут сидим, болтаем, а Иннокентий Владимирович - мы же с ним всего какую-то неделю назад пили до чертиков! - лежит в земле...
- А ты, - перескочил Перстов, - выдумал, что меня будто бы подослали, что я служу! Если и служу, то идее добра. Нужно же было похоронить Иннокентия Владимировича с добром, и я сделал это.
- Ну что ж, все мы служим идее добра, только каждый по-своему, сказал я.
- Наташа ведь и посылала тогда меня следить за тобой, чтобы ты не убил ее отца. Я только повторяю ее слова, она говорила об убийстве. Я еще тогда удивился, но не придал должного значения... Подходит милая девушка и с приятной улыбкой просит проследить за ее женихом, чтобы он не взял на душу греха... Но почему, скажи на милость, почему она заговорила об убийстве? Как вышло, что Иннокентий Владимирович именно тогда и умер? Как мне усвоить все эти факты? Только не думай, что я подозреваю тебя...
Я усмехнулся:
- А она?
- Она? Не знаю... то есть думаю, что нет. Уверен, что нет. По ее виду не скажешь, чтобы у нее были какие-нибудь сомнения на твой счет.
- И она даже не вспомнила обо мне? не говорила обо мне?
- Со мной не говорила, - ответил Перстов. - Вот что, послушай... Хотя ты, конечно, что-то знаешь и что-то скрываешь, но ничего плохого ты не совершил. Да, между вами что-то происходит, чего я не знаю... и это не мое дело. Мое дело - это... хотя не знаю... то есть в отношении вас не знаю. Что меня с вами связывает - не знаю. А вообще-то дел у меня по горло. Но вот что меня занимает. Посуди сам, мне говорят о вероятном убийстве, говорят прямо, не таясь, но я все-таки не воспринимаю всерьез, и тут происходит же, происходит преступление особого рода, самоубийство! Тебе не кажется это странным? Тебе, как участнику событий... А ведь и я в значительной степени участник. Но не кажется ли тебе случившееся странным даже не с точки зрения того, что известно тебе, но не известно мне, а вообще, по-человечески, в рассуждении всей жизни, если можно так выразиться? Не кажется ли тебе, что тут совсем не простое совпадение? Ужасное глобальное совпадение... но не потому, что мне, далеко не все знающему, таковым это представляется, а потому, что трагический исход... ну как бы это выразить? Понимаешь, что-то готовилось в нас, людях, но обрывочное, не вполне и осознанное, а судьба, играющая нами, все восполнила и связала в один узел...
- Не знаю, - уклонился я. - Да и не знаю, стоит ли тратиться на такую философию. Легко запутаться... Фантазии вроде яркие, а ты среди них почему-то хиреешь и гниешь - вот что может получиться.
- Ты советуешь мне сцепить зубы, молчать, молча не раскисать, вперить во что-нибудь взор, почувствовать себя стоиком?
