Можно попытаться с помощью этих двух теорий раскрыть пациенту глаза на то, как инфантильны, как невозможны и как абсурдны его притязания, и, вероятно, в конце концов он действительно снова возвратится к своим чувствам. Моя пациентка была, однако, не единственной, кто этого не сделал. Вполне резонно, если доктор с помощью таких теорий может сохранить лицо и с большим или меньшим человеколюбием выпутаться из болезненной ситуации. Действительно, есть пациенты, с которыми бесполезно работать долгое время (или кажется, что бесполезно); но есть случаи, когда использование такого метода наносит пациенту прямо-таки бессмысленный психический вред. В случае моей студентки я смутно чувствовал нечто в этом роде и потому отказался от своих рационалистических попыток ради того, чтобы, хотя и с плохо скрываемым недоверием, предоставить природе шанс исправить, как мне казалось, ее собственную нелепость. Как уже упоминалось, это научило меня кое-чему чрезвычайно важному, а именно дало мне представление о наличии бессознательной саморегуляции. Бессознательное может не только «желать», оно может также и отменять свои собственные желания. Понимание этого, чрезвычайно важное для целостности личности, будет оставаться недоступным для всякого, кто не способен понять, что речь идет всего лишь об инфантилизме. На пороге такого открытия он повернет обратно и скажет себе: «Конечно, все это было полной чепухой. Я безумный мечтатель! Лучшее, что можно сделать, – это похоронить бессознательное или выбросить его за борт со всем, что с ним связано». Значение и цель, обретения которых он так жаждал, предстанут перед ним лишь в форме детской пустой болтовни. Он поймет, что его страстное стремление было абсурдным; он научится терпимости к себе и способности быть уступчивым. Что он может сделать? Вместо того чтобы встать лицом к лицу с конфликтом, он повернет назад и в меру возможности регрессивно восстановит свою «рассыпанную» персону, сведя на нет все те надежды и ожидания, которые некогда расцвели в переносе. Он помельчает, станет более ограниченным и рационалистичным, чем прежде. Нельзя сказать, чтобы такой исход для всех людей без исключения был несчастьем, так как многие в силу своей заведомой непригодности страстно жаждут условий рационалистической системы, а не свободы. Свобода – одно из наиболее трудных понятий. Те, кто может выдержать этот путь, могут сказать себе вместе с Фаустом:
Я этот свет достаточно постиг.Глупец, кто сочинит потусторонний,Уверует, что там его двойник,И пустится за призраком в погоню.Стой на своих ногах, будь даровит,Брось вечность утверждать за облаками!Нам здешний мир так много говорит!Что надо знать, то можно взять руками.Так и живи, так к цели и шагай,Не глядя вспять, спиною к привиденьям,В движенье находя свой ад и рай,Не утоленный ни одним мгновеньем!!
(
И.-В. Гете. Фауст, II, 4 сцена, 5 акт)
Такое решение вопроса было бы идеальным, если бы человеку и впрямь удалось до такой степени отделаться от бессознательного, чтобы полностью отключить эту энергию. Но опыт показывает, что бессознательное может быть лишено этой энергии лишь отчасти; она постоянно активна, ибо не только содержит в себе либидо, но и сама является его источником, из которого поступают психические элементы. Поэтому было бы неправильно думать, будто с помощью какой-то, так сказать, магической теории или метода можно окончательно вывести либидо из бессознательного и тем самым отключить. Какое-то время можно предаваться этой иллюзии, но однажды наступит день, когда придется все-таки сказать вместе с Фаустом:
Теперь все привиденьями полно,И поделом, оно не мудрено.Ведь даже если мы разумны днем,Нас ночь пугает нехорошим сном.Услышу на прогулке поутруПрокаркает ворона – не к добру!Поверьями кругом опутан свет,Все неспроста, и все полно примет.И мы дрожим, и всюду колдовство.Дверь скрипнула. Не вижу никого.
(Там же)
Никто не в состоянии по своей воле лишить бессознательное его действенной силы. В лучшем случае можно на этот счет лишь обмануть себя. Как об этом говорит Гете:
Если внять мне не желаешь,Сердцем ты меня узнаешь,В разных видах, я вездеВсех держу в своей узде.
(Там же)
Только одно способно эффективно противостоять бессознательному, и это – суровая внешняя необходимость. (Те, кто знают о бессознательном больше, и за внешней необходимостью различат все тот же лик, взирающий на них изнутри.) Внутренняя необходимость может смениться на внешнюю, и до тех пор, пока внешняя необходимость остается насущной, а не просто деланной, психические проблемы останутся в той или иной степени без внимания. Вот почему Мефистофель дает Фаусту, которого «тошнит, и вянут уши», следующий совет в ответ на реплику Фауста «Что это?»:
Способ без затрат,Без ведьм и бабок долго выжить.Возделай поле или сад.Возьмись копать или мотыжить.Замкни работы в тесный круг,Найди в них удовлетворенье.Всю жизнь кормись плодами рук,Скотине следуя в смиренье.Вставай с коровами чуть свет,Потей и не стыдись навоза —Тебя на восемьдесят летОмолодит метаморфоза.
(И.-В. Гете. Фауст, I, Кухня ведьмы)
Всем хорошо известно, что невозможно создать видимость «простой жизни», и потому беспроблемное существование бедного человека, который действительно предоставлен воле судьбы, не может быть куплено таким дешевым подражанием. Только тот человек, который проживает эту жизнь не как простую возможность, а в действительности побуждаем к ней необходимостью своей собственной природы, слепо пройдет мимо поднятой здесь проблемы его души, заметить которую у него просто не хватит ума. Но если он сможет заметить фаустовскую проблему, то для него выход в «простую жизнь» будет окончательно закрыт. Конечно, никто ему не мешает переехать в деревенскую лачугу, вскопать огород и питаться сырой репой. Но его душа посмеется над этим обманом. Лишь то, чем действительно кто-то является, имеет целительную силу.
Регрессивное восстановление персоны возможно лишь для человека, который обязан критическому провалу в собственной жизни своей собственной инфляции (напыщенности, завышенной «вздутости»). С «уменьшением» своей личности он возвращается к соответствию со своей мерой. В любом другом случае, однако, смирение и самоуничижение означают отступление, которое может поддерживаться длительный срок только за счет невротической болезненности. С сознательной точки зрения самого больного его состояние выглядит во всяком случае не как отступление, а скорее как невозможность справиться с проблемой. Обычно он пребывает в одиночестве, и мало кто или что в нашей сегодняшней культуре способно ему помочь. Даже психология предлагает ему прежде всего чисто редуктивные интерпретации, поскольку неизбежно подчеркивает архаический и инфантильный характер этих переходных состояний и делает их неприемлемыми для него. Представление о медицинской теории, также служащей тому, чтобы дать возможность самому доктору более или менее элегантно вытащить свою голову из аркана, для него недоступно. Вот почему эти редуктивные теории столь превосходно объясняют существо невроза – в огромной степени они служат доктору.
Б. Идентификация с коллективным психическим
Вторая возможная форма реакции – идентификация с коллективным психическим. Это равнозначно признанию и одобрению инфляции, но теперь возвышенной до уровня системы. Другими словами, это означает, что человек становится счастливым обладателем той великой истины, которая все еще не открыта, того эсхатологического (окончательного) знания, которое несет исцеление народам. Такая установка необязательно непосредственно означает манию величия в прямой форме; мегаломания в смягченной и более привычной форме проявляется как реформаторство, профетизм и мученичество. «Нищие» (слабые) духом способны поддаться этому искушению без малейшего риска, благо они, как правило, имеют в своем распоряжении большее, чем позволяет их законная мера, честолюбие, тщеславие и неуместную наивность. Открытие доступа к коллективному психическому означает для индивида обновление жизни, неважно, ощущается это обновление как приятное или неприятное. Каждый хочет ухватиться за это обновление: один – потому что благодаря этому усиливается его жизнеощущение, другой – потому что это обещает прирост его знанию, а третий – потому что он нашел ключ к преображению всей своей жизни. Поэтому все те, кто не хочет отвергать те великие сокровища, которые сокрыты в коллективном психическом, будут стремиться тем или иным образом поддержать этот вновь приобретенный союз с фундаментальными источниками жизни[130]. Идентификация кажется кратчайшей дорогой к этому, поскольку растворение персоны в коллективном психическом является прямым призывом обручиться с этой бездной и стереть всю память в объятии такого обручения. Эта сторона мистицизма свойственна всем развитым людям, точно так же как для любого индивида «страстное стремление к матери» является врожденным, как ностальгия по источнику, из которого каждый когда-то вышел.
