И вы их поняли?
В какой‑то мере.
Если помните, в философии Ницше есть такое ключевое понятие как «Ressentiment». Понятие не простое, но для понимания психологической сути «свидомых украйинцив» его необходимо разъяснить.
Во французском языке это слово, во‑первых, обозначает постоянно повторяющееся, интенсивное эмоциональное переживание, уже не связанное с причиной, его вызвавшей, и вмонтированное в «Я» своего носителя. Причем постоянное возвращение к этой эмоции не является интеллектуальным воспоминанием о ней и о тех процессах, «ответом» на которые она была. Это переживание заново самой эмоции.
Во‑вторых, «Ressentiment» означает, что данная эмоция носит негативный характер, т. е. содержит в себе некий посыл враждебности. Это затаенная и независимая от психологического состояния человека злоба, воспроизводящая сама себя в приступах ненависти или иных негативных эмоциях, но не стимулирующая к конкретным действиям, приносящим эмоциональную разрядку.
«Ressentiment» — это своеобразное психологическое самоотравление души, проявляющееся в злопамятстве, мстительности, ненависти, злобе, зависти, которые одновременно сочетаются с чувством собственного бессилия.
Вы знаете, когда я вновь освежил в памяти значение этого понятия, вся странная, болезненная специфика души «свидомойи интэлигэнцийи» мне стала совершенно понятной. Ведь «Ressentiment» — это психологическая основа морали рабов. «Ressentiment» формирует чистую идею мести, он лучше всего «произрастает» там, где есть зависть и глухое недовольство своим положением.
Ницше говорил о «Ressentiment» как о психологической особенности, присущей низшим слоям общества, чья зависть и злоба порождают у хама мечты о низвержении всего высшего. Кем были носители украинства в XIX и XX веках? Да холопами! Хлопчиками из крестьянских семей, возомнившими себя по праву образования «элитою», «мозоком» некой «украинськойи нацийи». Их отношение ко всему русскому — это, по своей сути, не отношение к чему‑то иностранному, как это пытаются сейчас подать, а отношение холопа к миру господ. Ведь для холопской интеллигенции общерусская культура — это культура, созданная дворянством, культура всего не сельского, всего не крестьянского, а значит — не украинского, чужого. Отсюда это застревание на каких‑то обидах, отсюда эти ничем не мотивированные импульсы ненависти к русскости и олицетворяющей ее на данный момент России.
Поляки создали тонкий слой малорусской, сельской, холопской интеллигенции, способной поднимать голову из навоза, а затем вбили в эту голову идею отдельной украинской нации, культуры, языка и москалей‑угнетателей. В итоге в Малороссии возникла целая популяция людей Ressentiment.
Вы думаете, почему украинский Ressentiment, то есть украинство, так зациклен на русофобии? Да потому, что для его деятелей русофобия стала наивысшим продуктом творческой деятельности. Здесь очень легко проследить, как Ressentiment развивается от конкретно‑детерминированных форм переживаний (например, чьих‑то личных обид типа «а у меня дедушку репрессировали или раскулачили», компенсируемых воображаемой местью) к формам некой квазидуховности, вплоть до высших ее проявлений — «идеалов» и «ценностей», выступающих орудиями в борьбе против русской культуры, языка, идентичности, истории, самой России, их олицетворяющей. По этой же причине украинство не способно существовать вне рамок русофобии, вне хронической ненависти ко всему русскому, вне холопского бунта. Именно поэтому я и говорил, что проект «Ukraina» по своей сути является проектом «Антироссия».
Возможно, я ошибаюсь, но, по‑моему, ни в одной стране мира нет такого, чтобы низшие социальные слои общества, получив азы образования, отвергли свою собственную культуру, созданную аристократическим классом, и противопоставили ей некий холопский, культурный суррогат! Только у нас холопы подняли бунт не только в социальной и политической сфере, но и в области культуры. Однако этот бунт изначально обречен на поражение, так как он способен лишь разрушать. Уничтожение русской культуры на земле Юго‑Западной Руси — это уничтожение культуры как таковой, потому что создать ей альтернативу бунтующий хам в принципе не способен. Это наглядно доказали десятилетия существования секты украинствующих и шестнадцать лет существования их государства.
Таким образом, второй тип «свидомых» — это сельская малорусская/галицийская интеллигенция, пытающаяся с фанатичным упорством преодолеть собственное чувство неполноценности, второсортности и утвердить себя в качестве чего‑то элитного, аристократического через культивирование т. н. украинского национализма, предполагающего создание особого украинского этноса, языка, культуры, государства и т. п. И все это густо замешано на острой, хронической ненависти, жажде мести, нетерпеливом ожидании кровавого погрома всего того, что выше, благороднее, утонченнее, умнее, сильнее.
Вот что писал о данной категории индивидов в 1949 году в своей статье «Наша страна: о сепаратных виселицах» бежавший из советского концлагеря Иван Солоневич:
«Я стопроцентный белорус. Так сказать, «изменник родине» по самостийному определению. Наших собственных белорусских самостийников я знаю как облупленных. Вся эта самостийность не есть ни убеждение, ни любовь к родному краю — это есть несколько особый комплекс неполноценности: довольно большие вожделения и весьма малая потенция — на рубль амбиции и на грош амуниции. Какой‑нибудь Янко Купала, так сказать, белорусский Пушкин, в масштабах большой культуры не был бы известен вовсе никому. Тарас Шевченко — калибром чуть‑чуть побольше Янки Купалы, понимал, вероятно, и сам, что до Гоголя ему никак не дорасти. Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. Или — третьим в деревне, чем десятым в Риме.
Первая решающая черта всякой самостийности есть ее вопиющая бездарность. Если бы Гоголь писал по‑украински, он так и не поднялся бы выше уровня какого‑нибудь Винниченки. Если бы Бернард Шоу писал на своем ирландском диалекте — его бы в мире никто не знал. Если бы Ллойд Джордж говорил только на своем кельтском наречии — он остался бы, вероятно, чем‑то вроде волостного писаря. Большому кораблю нужно большое плавание, а для большого плавания нужен соответствующий простор. Всякий талант будет стремиться к простору, а не к тесноте. Всякая бездарность будет стремиться отгородить свою щель. И с ненавистью смотреть на всякий простор.
Когда я говорю о бездарности, я говорю не только об отсутствии таланта. Понятие бездарности включает в себя как неотъемлемую часть понятия — также и тщеславие. Есть целая масса очень хороших, очень разумных людей, которые не блещут никакими талантами, но которых никто не обзовет бездарностями: ну не дал Бог таланта — значит не дал. Бездарность надувается, пыжится, на цыпочки становится, бездарность прежде всего претенциозна. Бездарность обвиняет весь мир в том, что весь мир не оценил ее дарований. И бездарность ненавидит весь мир за то, что весь мир не несет к ее ногам благодарственных даров за бездарность. Бездарность автоматически связана с ненавистью»[129].
А когда бездарность сочетается с холопским сознанием и мировосприятием, с острым чувством зависти и ощущением собственной «мэньшовартости», возникает Ressentiment, с его неутихающим желанием мстить. Отсюда у «свидомых» и этот восторг по поводу кровожадной музы малоруса Шевченко, в пьяном угаре повторяющего на разные лады: «Я різав все, що паном звалось…» И любовь к такому же ущербному, холопскому рифмованному восприятию себя и окружающей реальности у галичанина, сына кузнеца, Ивана Франко:
Невже тобі на таблицях залізнихЗаписано в сусідів бути гноєм,Тяглом у поїздах їх бистроїздних?Невже повік уділом буде твоїмУкрита злість, облудлива покірністьУсякому, хто зрадою й розбоємТебе скував і заприсяг на вірність?Невже тобі лиш не судилось діло,Що б виявило твоїх сил безмірність?[…]Та прийде час, і ти огнистим видомЗасяєшь у народів вольних колі,Труснеш Кавказ, впережешься Бескидом,Покотиш Чорним морем гомін воліІ глянеш, як хазяїн домовитий,По своїй хаті і по своїм полі.
И «совьетського» поэта Сосюру «свидоми» в принципе нормально воспринимают из‑за таких его сакраментальных строчек как:
Вкраїну полонив поляк,І наче оводи ті злі,Її обсіли москалі…Я хочу швидше звідціляВіддячитись москалю й ляху,Що мій народ веде на плахуПід сміх царя і короля…Ми візьмем ворога в клинки,І на кістках його проклятихЗнов зацвіте Вкраїна‑мати!..
И никакие университеты, никакое окультуривание этой холопской ненависти, холопского комплекса неполноценности и мечты о мести не устранят. Это то, что сидит в генах, то, что впиталось в самое нутро с молоком матери!
