возможно даже блефовать, чтобы вырвать признание.
– Ты обратился к сети, которая действовала в сиротских приютах Кастроневесов, а когда они раскрыли твою причастность к этому трафику, ты заставил их убить. Я спрашивал Маризу, она рассказала мне о твоей ссоре с Эдуардо. Это мама заставила тебя сделать так, я знаю, она бы сделала что угодно, лишь бы спасти меня. Вы оба ответственны за гибель Кастроневесов и ребенка, у которого вырвали сердце, – выпалил Пол на одном дыхании.
Старик выпрямился, глаза его сверкали, глухота и немота покинули его.
– Нет! – воскликнул он. – Не Мариза!
Сжав губы, Пол пристально посмотрел на отца, предчувствуя, что сейчас ему откроются секреты.
– Не Мариза, – прошептал Пэр, опуская голову, – это я, она ничего не знала и до сих пор ничего не знает.
Лицо Пэра застыло, как если бы он был раздавлен безжалостной рукой, повержен, став недостойным даже смотреть в глаза сыну. Пол бережно взял его за локоть и повел к каменной скамейке, одиноко стоящей в центре сада.
– Пойдем, ты сейчас все мне расскажешь, – твердо приказал он.
Пэр бессильно опустился на скамейку. Крючковатыми пальцами, испачканными в глине, он вынул из нагрудного кармашка своего фартука носовой платок и протер глаза. Он начал говорить без передышки, лишь время от времени вытирая слезы, катящиеся по ложбинам морщин.
– Все считают, что я потерял разум много лет назад, когда у тебя обострилась болезнь. Внезапно я почувствовал себя сломленным и не знал, что делать. Ведь ты умирал тогда, – воскликнул старик. – Врач повторял мне это десятки раз, чтобы я хорошо это усвоил. Мы слишком долго ждали, и наступил момент, когда только трансплантация сердца могла спасти тебя, сейчас или никогда. До этого ни я, ни твоя мать не хотели рисковать. Ты тоже ничего не хотел об этом слышать. И вот тут, внезапно, я был поставлен перед реальностью. Я больше не мог ничего обсуждать с твоей матерью, она стала такой слабой, почти не спала. Все годы твоей болезни она принимала различные транквилизаторы. Когда твоя болезнь обострилась, ее это просто подкосило. Она впала в депрессию, просто стала… безумной. Говорила, что умрет вместе с тобой, беспрестанно повторяла это во сне. Я понял, и врач мне это подтвердил, что она склонна к самоубийству. Ты себе представить не можешь, какие мысли приходили мне в голову. Ты мог умереть до того, как найдется донор, Мариза этого не пережила бы, я до сих пор уверен в этом. Я был бессилен.
Пэр на секунду остановился, вытер лицо. Глина, испачкавшая его носовой платок, смешалась со слезами и оставила глубокий след на щеке. Пол был глубоко тронут, он понимал отчаяние своего отца. Тот снова стал говорить тихим голосом так, что Пол едва его слышал:
– Я всегда думал, что было эгоистично с моей стороны навязывать такую жизнь Маризе, я намного старше ее. Может быть, я был слишком стар, чтобы иметь детей, что твоя болезнь из-за меня…
Тут Пол резко остановил его, возмущенный его словами.
– Что ты говоришь, ты хорошо знаешь, что это не так… У молодых родителей тоже часто бывают дети с врожденными пороками сердца.
Пэр покачал головой, казалось, он не может отделаться от чувства вины, связанной с его возрастом, а к этому примешивалась и другая вина, реальная, за то преступное решение, которое он принял.
– Не знаю, – продолжал он. – Во всяком случае, на мне лежала ответственность защищать вас обоих. Не мог я сидеть сложа руки и смотреть, как вы умираете на моих глазах.
– Но то, что ты сделал… – прошептал Пол.
Пэр встал, его глаза горели, как было в те времена, когда он работал в Международном суде ООН.
– Когда ты родился, я посадил кедр перед домом…
– Да…
– Однажды, когда ты сильно болел, а я не видел больше никакого выхода, я пришел сюда и долго смотрел на то дерево, за пятнадцать лет оно сильно выросло. Я знал, что оно будет тут еще двести лет после нас, если его не вырвет из земли буря. А жизнь человека коротка. Мне хотелось остановить время, и я пошел за топором, чтобы его срубить. Мне невыносима была мысль, что оно тебя переживет… А потом перед этим деревом, на котором были птицы, думаю даже, что тут было их гнездо, я уронил топор и решил, что спасу тебя, чего бы мне это не стоило. Вот.
В саду снова загомонили птицы, осмелевшие после ухода садовника. В минуты такой гармонии трудно было представить себе, что люди способны на подлости и низости.
– А Кастроневесы? Почему ты вмешал их во все это? – спросил Пол.
– Я даже точно не знаю, что с ними случилось. Я почти не общался с ними, мы поссорились.
– Из-за чего?
– Я звонил стольким людям, стольких просил о помощи, что половина тех, кого планета считает влиятельными людьми, были в курсе. Я понял, что мы не одни в таком положении. А потом однажды мне позвонил компаньон Кастроневесов, думаю, это от них он узнал о нашей проблеме.
– Значит, родители Карлы тоже были в курсе?! – с изумлением воскликнул Пол.
– Мы говорили о твоем здоровье в Куршавеле. Они очень тебя любили, их дочь тоже. Я им все рассказал, прося ничего не говорить о твоей болезни Карле, думаю, они сдержали слово… Когда твое состояние ухудшилось, Мариза тоже им сообщила. Она потеряла чувство меры и всем рассказывала об этом.
– Этот компаньон, кто он?
– Я не очень хорошо помню его имя, англичанин, очень изысканный. Он мне дал понять, что знаком с разными людьми, есть более быстрые цепочки и схемы, нежели традиционные пути. Когда я вернулся из Франции, после того эпизода с топором, я ему позвонил. Это он связал меня с доктором Кумаром.
Пол встал. В устах его отца все это казалось таким простым, логичным, оправданным, но от этого не переставало быть злодейством. Но родители Карлы в этой истории… он по-прежнему не знал об их роли.
– Так Кастроневесы-то тут при чем?
До того, как Эдуардо пришел ко мне, я не знал, что он расследует хищения и растраты в сиротских приютах своей жены. Оливия через Маризу узнала, что тебе будут делать операцию в Швейцарии, в клинике доктора Кумара. Эдуардо тут же пришел поговорить со мной. Он объявил мне, что собирается вскрыть незаконный трафик, в котором был замешан доктор Кумар и ряд лиц, лично заинтересованных в пересадке органов. Эдуардо знал о твоем физическом состоянии, и, несмотря на то, что для нас
