мне хотелось бы ударить его, поцарапать, оставить следы любым способом. Хотела бы я причинить ему такую же глубокую боль, какую он причиняет мне прямо сейчас. Эти раны затянутся, но он, кажется, даже не осознает, как жестоко поступает.
Меня никогда раньше ниоткуда не выгоняли, и я не буду ждать, пока он повторит. У меня с собой сумочка, больше мне ничего не нужно.
Я не удосуживаюсь взглянуть ни на Александра, ни на профессора Барклая, прежде чем повернуться на пятках и выскочить из квартиры. Поездка на лифте мучительно долгая. Слезы сдерживаются по какой-то божественной милости, но в тот момент, когда я выхожу на улицу и замечаю, что профессор Барклай стоит прямо рядом со мной на обочине, у меня вырывается тихое рыдание.
Я поворачиваюсь к нему и прижимаюсь своим маленьким телом к его. Он заключает меня в свои объятия, и я плачу так, как никогда не плакала, всхлипываю тяжелыми приступами, из-за которых судорожно хватаю ртом воздух, хватка профессора Барклая на мне — единственная связь с миром.
Он успокаивает меня, но не говорит остановиться и не отталкивает.
Я плачу до тех пор, пока мои рыдания не прерываются, пока не чувствую себя разбитой.
— Эмелия. — Он говорит это так, словно ему тоже больно. — Пожалуйста, не плачь.
В любой другой момент я бы последовала его приказу, но бессильна остановить поток слез.
Однако в конце концов они замедляются, превращаясь в тихую икоту и шмыганье носом. Я провожу пальцем под глазами.
То, что я только что сделала, не очень красиво и не привлекательно. Я уже беспокоюсь о том, как он это воспримет, насколько это должно быть неловко для него. Не сомневаюсь, что в будущем он будет держать меня на расстоянии вытянутой руки еще больше.
Но сейчас он говорит.
— Давай я отвезу тебя домой, — и ведет меня к своей машине.
Глава 19
Джонатан
Подозреваю, что Эмелия заснула, настолько она тихая.
Ее хрупкая фигурка сгорбилась на пассажирском сиденье. Лицо повернуто к окну. Но когда я оглядываюсь, то вижу, как ее глаза отражаются в мигающих уличных фонарях, искусственный водоворот красных и зеленых оттенков танцует на ее печальном лице.
Ее руки обхватывают живот, и я думаю протянуть руку, чтобы как-то утешить ее, а потом упрекаю себя за это. Для одного вечера я уже достаточно натворил.
— Знаю, ты считаешь Эммета своим другом, — тихо говорит она через некоторое время. — Но после сегодняшнего вечера я больше никогда в жизни не захочу его видеть.
Несмотря на то что моя рука только что обхватила горло моего друга, я все еще чувствую необходимость защитить его, как-то исправить эту ситуацию.
— Он — твоя семья.
— Нет, это не так. Ты что, не слушал? Мы вообще не родственники.
Молчу, пытаясь переварить все, чем она поделилась сегодня. Она не Мерсье? Имеет ли это значение? Полагаю, что для нее, для Эммета и Александра, по крайней мере, имеет.
На самом деле ее откровение объясняет довольно многое: почему Эммет и Александр никогда не говорили о ней, почему она не училась в Сент-Джонсе, как ее братья, почему она оказалась в нынешних обстоятельствах, по уши в долгах и живет в дерьмовой квартире. Если бы она была настоящей дочерью Фредерика Мерсье, то стала бы избалованной принцессой, совершенно другим человеком.
— Вы знаете, почему он так сказал? — слабо спрашивает она. Когда я не улавливаю ход ее мыслей, она продолжает. — Комментарий о том, что я дочь шлюхи? В этом нет смысла, учитывая, что Эммет не знал о романе моей матери до сегодняшнего вечера… до тех пор, пока он это не сказал.
Вздыхаю, прекрасно понимая, что не мое дело разглашать то, чем поделился со мной Эммет, но я в долгу перед Эмелией, особенно после того, что она только что пережила.
— У него сложилось впечатление, что ваша мать сыграла определенную роль в разрушении брака его родителей.
Она переводит взгляд на меня, садясь прямее.
— Нет. Этого не было. Моя мать познакомилась с Фредериком, когда училась в университете, после того как он развелся. — Она яростно качает головой. — Моя мать сказала бы что-нибудь, если бы…
— Сказала бы?
Она замолкает, пораженная моим вопросом, а затем снова качает головой, теперь медленнее, и свежая слеза скатывается по ее щеке.
— Ладно, не бери в голову. Теперь это не имеет значения, не так ли? Она мертва. Я не могу спросить ее и узнать правду. Могу только предполагать, что она была лучше, и, хотя она изменила Фредерику и забеременела мной, я не верю, что она дважды сыграла роль любовницы. Не верю, что это было в ней.
Она права, что это не имеет значения.
Ей лучше не знать правды.
— Значит, Фредерик тебе не отец.
— Нет. — Ее тон почти резкий. — Он выдал меня за своего ребенка, чтобы сохранить лицо и замять скандал, связанный с романом. Я никогда с ним не встречалась.
— А твой настоящий отец? Кто он? Где он?
— О, кто знает. Живет где-нибудь во Франции? Я даже не знаю его фамилии.
Похоже, она ни капельки не беспокоится о нем.
— У тебя нет никакого желания найти его?
— Нет.
Это слово — гвоздь в крышку гроба.
Вздыхаю, понимая теперь, что Эмелия более одинока, чем я думал, и плывет по течению в этом городе. А Эммет только что насыпал соль на рану.
— То, что произошло, неприемлемо. То, что сказал Эммет…
— Я знаю, что моя мать была доброй и любящей. Он не имеет права говорить о ней. Его слова ничего не значат.
— Мне жаль.
Мои извинения ее не успокаивают. Она садится и качает головой.
— Послушайте, я почти дома, просто остановитесь здесь, а остаток пути я пройду пешком. Вы, наверное, даже не собирались уходить оттуда. Вы вышли на улицу подышать свежим воздухом, а я совсем… потеряла голову. — Она тянется за своей сумочкой. — Вот здесь подойдет.
— Эмелия, я отвезу тебя домой.
— Вам нужно вернуться к ужину.
— Мне наплевать на ужин. — Мой голос звучит слишком резко.
— А как же Миранда? Вы сказали ей, где вы? С кем вы? — ее тон язвительный.
— Не знаю, почему это должно иметь значение.
Она уже как-то поднимала тему Миранды раньше, но я был отвлечен. Теперь кажется очевидным, что она делает.
Смотрю ей прямо в глаза, опровергая подозрения.
— Я с ней не встречаюсь.
— Встречаешься.
Мои руки крепче сжимают руль.
— Это то, о чем ты хочешь поговорить прямо сейчас? После всего? Ты беспокоишься
