Для пополнения хора музыкантов и команды писарей полком были взяты из Мариинского приюта 13 мальчиков, которые и жили при полку в отдельном помещении, отделенном от квартиры командира. Приют очень удачно выбрал детей, причем оказалось, что они почти все сироты, сыновья офицеров, а один даже оказался племянником московского губернского жандармского штаб-офицера, генерал-майора Середы. Узнав об этом, несколько офицеров предложили заниматься с ними по учебным предметам с тем, чтобы они приобрели известный учебный ценз и, отбыв воинскую повинность, могли бы себе найти соответствующий заработок. Судя по прибывшим в полк мальчикам, Мариинский приют был в очень хороших руках.
Отдохнув, отмывшись после маневров, отпустив запасных, полк с 1 октября зажил нормальною зимнею жизнью.
Большое внимание было обращено на выбор людей учебной команды, на подбор и подготовку учителей молодых солдат.
Но, работая целыми днями, мы не забывали и своего собрания. Вечера наши становились лучше и привлекали все больше и больше гостей, число карточных столов уменьшилось, зато танцы процветали. Офицеры упросили меня привозить дочь и, хотя ей было всего 15 лет, я не мог им отказать и уговорил жену ввести Марусю в собрание, где она веселилась от всей души.
Меня прямо трогало, как в полку любили моих детей, как их баловали. У сына, например, был свой отдельный дворик, где содержались подаренные ему голуби, собаки и приносимые солдатами то белка, то куница, то еж, и прочее.
Я намеренно допускал детей, особенно сына, присматриваться к полковой жизни, к солдатскому быту, и сам обращал его внимание на все то, что впоследствии могло помочь ему в командовании эскадроном. Говорю эскадроном, потому что он не мнил себя иначе как кавалерийским офицером.
В то время в Варшавском округе обращалось особенное внимание на малые зимние маневры с ночевкой в поле, и каждый полк в течение зимы должен был проделать их не менее двух таких.
Насколько правильна идея маневрирования на местности, покрытой снегом, совершенно ее видоизменяющим, настолько мало поучительны одна или две ночевки в поле на морозе, и такие ночевки очень дорого обходились полкам, так как мы выдавали на каждую роту на ночь по полукубической сажени дров; свои же палатки мы согревали лампами «молния», поставленными на землю и горевшими всю ночь.
Выступив в эту зиму на первый такой маневр при морозе в четыре градуса, мы совершенно благополучно провели ночь, но уже к утру наступила оттепель и возвращались мы под сильным дождем. Довольно глубокий снег растопился и назад шли по сплошной воде.
Пропуская поля на ходу, я обратил внимание на солдата, шедшего в настолько дырявых сапогах, что видны были голые пальцы без портянок. Подозвав ротного командира, я спросил, как могли допустить, что солдат вышел в строй в дырявых сапогах, да еще и без портянок. Ротный командир ответил:
– Это совершенно особый случай, господин полковник, вы разве не узнали этого солдата, это разжалованный по суду Образцов.
– Теперь, когда вы сказали, вспомнил, но все же не могу допустить подобного выхода в строй и строго взыщу, начиная со взводного командира. По возвращении в казармы доложите подробно.
Дело оказалось в следующем: с выступлением в лагерь приходилось для несения караульной службы оставлять в Радоме команду в 350 человек при офицере. В середине лета начальник команды донес, что зайдя в полковой караул, он застал начальника караула, старшего унтер-офицера Образцова, и двух рядовых играющими в карты. На вопрос поручика Ивлиновского, откуда карты и как он мог допустить игру, Образцов отвечал, что не знает, как и кто принес карты, что он сам не играл, а только смотрел как играли; рядовые же во всем чистосердечно повинились.
По закону карточная игра в карауле составляет такой проступок, за который начальник не может ограничиться дисциплинарным взысканием, и виновные в игре были преданы полковому суду.
На суде выяснилось, что унтер-офицер Образцов ложно доложил поручику Малиновскому, потому что сам принес карты и предложил играть. Утверждая приговор по предоставленной мне законом власти, обоим рядовым смягчил наказание на две степени; в отношении же Образцова за то, что он «солгал начальнику», оставил приговор в силе.
Такое определение его главной вины так подействовало на Образцова, что он наложил на себя епитимью, ограничивал себя до пределов в пище и дома в казармах, несмотря ни на какой мороз, ходил по двору босиком, в строй же надевал старые дырявые сапоги на босую ногу, без портянок. Такое настроение Образцова тронуло меня, и в День Святой Пасхи, придя в роту, я простил ему штраф и перевел в разряд беспорочно-служащих, и в день полкового праздника восстановил в звании унтер-офицера.
7 января 1897 года у меня родилась вторая дочь. Все обошлось благополучно, и под утро, напоив кофе полкового врача Александра Ивановича Веретенникова и простившись с ним, я прилег на диван.
Через некоторое время слышу, кто-то спрашивает дежурного вестового, дома ли командир полка, и ответ вестового:
– Дома-то дома, да видеть нельзя, прилег и спит, умаялся сердечный за ночь, Бог дочку дал, сам все хлопотал.
Опять возник вопрос о кормилице. Приходили несколько совершенно неподходящих. Выручил денщик повар.
В одно утро исчез Павел, подходило время обеда, а повара нет, и ничего не готовилось. Я был взбешен и решил отчислить его в роту, особенно когда, выйдя на веранду, увидал Павла, несущегося на извозчике с какой-то женщиной. Так он подкатил к крыльцу и, встав в фаэтоне, проговорил:
– Ваше Высокоблагородие, привез кормилицу. Она из соседней деревни, у нее двухнедельная девочка, которая осталась у бабушки, думаю, что будет хороша, а обед через час будет готов.
Этот Павел был удивительный человек. Учился поварскому искусству в известной на всю Москву гостинице «Эрмитаж», прекрасно готовил, очень честный, добросовестный и в высшей степени услужливый; общий любимец среди писарей, всех денщиков и, особенно, женской прислуги; все говорили, что он все может и против него ни в чем устоять нельзя. Но он много пил, иногда до полного бесчувствия, и ничем нельзя было его удержать.
И в данном случае оправдалась его легкая рука. Привезенная им Егося оказалась здоровой, хорошей, тихой женщиной и отлично выкормила Нюку.
Едва успели справиться с первыми хлопотами и окрестить маленькую, как мне пришлось поехать в Петербург на похороны любимого дяди и устроить сестру, оставшуюся совершенно одинокой. На похоронах я сильно простудился и, вернувшись в Радом, слег с воспалением легких. С болезнью справился довольно легко, но долго не мог совершенно поправиться и вышел в первый раз в сад уже в марте месяце.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
