— Давай, парень, заходи, пока не словил себе погибель, — сказал Бэйрд. — Не видишь, дождь какой?
Натан Ли потянулся было к пожарной лестнице. Морпех перехватил его руку.
— Не так быстро, — сказал он.
— Здесь меня знают.
Натан Ли попытался улыбнуться, скривив рот. Зубы его стучали.
— Отпусти его, — сказал второй морпех. Он взял медицинскую книжку и пришлепнул ее к груди Натана Ли. — Он у себя дома. Должен же хоть кто-то к чему-то иметь отношение…
Натан Ли подтянулся и взобрался по железным ступеням. Бэйрд приветствовал его табачным перегаром и мощными хлопками по спине. Внутри здания была кромешная тьма. Бэйрд вручил Натану Ли свой двухфутовый фонарь «Мэглайт», увесистый, как топор, и, поборовшись с ветром, захлопнул пожарную дверь.
— А говорили, что вы умерли, — все повторял он. — Вот народ удивится-то.
Натан Ли двинулся за ним через темные недра института.
— Я ищу человека по имени Дэвид Окс, — сообщил он. — Профессора.
— Оукс?
— Археолог. Крупный такой мужчина. Профессор.
— Первый раз слышу, — сказал Бэйрд.
— А Дин Уайт? — с надеждой спросил Натан Ли.
Уайт был хранителем музея, отправившим их два года назад в Гималайский поиск.
— Уайт, — рявкнул Бэйрд. — Он получил на орехи за ваше темное дельце. Это правда, что вы убили человека и съели его?
— Кто-нибудь с факультета антропологии здесь есть? Они знают Окса.
— Никого. Все померли. Но в бумагах найдете, уверен.
— А документы в этом здании?
— Здесь. Ищите и обрящете. — Бэйрд жестом показал на тысячи картотечных ящиков, сложенных в коридорах. Меж ними едва можно было протиснуться. — Думал, вы покойник.
Откуда-то из недр здания струйкой сочились голоса. Они спустились по лестнице. Впереди Натан Ли увидел полутемный вестибюль: там при свечах обедали с дюжину старичков.
Они показались ему духами в окружении серебряных канделябров. Мужчины были в пиджаках и при галстуках. Двое — в смокингах, один — в домашней куртке с аскотским галстуком. Женщины выглядели принарядившимися, словно собрались в оперу, плечи были укрыты от прохлады шалями. Они ели из старинных синих тарелок, пользуясь тяжелым столовым серебром, и пили из хрустальных фужеров. Натан Ли обонял каждый компонент их трапезы: телятину и лобстеров, масляный соус и базилик, коллекционное красное вино. Среди них не было никого моложе восьмидесяти.
— Глядите, кого нам ветром занесло, — объявил Бэйрд компании.
Неторопливо и церемонно он обернулся, чтобы похвастаться своим открытием.
Но коридор был пуст.
15
РАСХОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
Лос-Аламос
Клон Кавендиша словно призрак блуждал среди них. Он бродил всюду, пробираясь через системы охраны, появляясь внутри лабораторий, взламывая компьютеры. Он заползал в их тайны, копался в умах. Адам поначалу не питал к ним отвращения. Ему всего лишь хотелось знать, что делает его другим.
В самом начале собственная плоть была ему забавой. Больше не пришпиленный к каталке Кавендиша, но напичканный его памятью, Адам словно уходил от самого себя. Порождение разума ученого, он при этом Кавендишем не являлся. Какое-то время они были словно сиамские близнецы, соединенные под одной черепной коробкой, вплоть до неотчетливого сокращения мышцы или дрожи в руках. Каждое воспоминание о том, что было более двадцати месяцев назад, Адам делил со своим создателем.
Вскоре после рождения Адама Кавендиш сделал все, чтобы держать своего доппельгенгера[46] при себе день и ночь. В обязанности Адама входило одевать Кавендиша по утрам и умывать перед сном. Адам катал его кресло. На совещаниях он стоял сзади, безмолвный, словно некое выращенное в горшке экзотическое растение. Он готовил Кавендишу завтрак и обед. Даже его имя, откровенное клише, висело цепью у него на шее.
Их шахматные партии служили источником юмора для Кавендиша. Ни один не мог сделать и хода без ведома другого. Каждая игра заканчивалась патом. Но как-то раз Адам сделал свой собственный ход.
— Шах и мат, — прошептал он и поднялся, возвышаясь над доской.
Тогда впервые он почувствовал, как за спиной расправляются крылья. Огромные, они заполняли всю комнату. А сломленный болезнью Кавендиш, скрючившийся в своем кресле, был где-то далеко внизу.
С этого дня Адам систематически отсекал себя — плоть и разум — от своего творца. Это был опасный процесс, потому что его Кавендиш-сознание знало: Кавендиш-творец ждет именно такого прорыва. Единственное на свете, чего боялся Кавендиш, — это сила собственного разума. Больше всего он не хотел, чтобы его тайны выходили из-под контроля. Адам догадывался, что Кавендиш замышлял покончить с ним, как только увидит свое клонированное, живое тело. Он был экспериментом, предметом его тщеславия. Кавендиш всего-навсего хотел видеть себя непорочным и безупречным.
Адам знал, что это стало бы не первым убийством Кавендиша. Были и другие помимо той старой женщины, Голдинг. Своих врагов Кавендиш депортировал в необжитые земли Америки или помогал исчезнуть в ходе их собственных смертоносных экспериментов. По какой-то причине, не совсем понятной Адаму, над ним Кавендиш смилостивился. Позволил ему жить. И тем не менее Адам был осторожен.
Свободу ему дозировали — в буквальном смысле слова. Лос-Аламос изобиловал химиками из фармацевтических компаний. Адам раздобыл успокоительное, имеющее формулу органического соединения, которое не оставит следов в крови Кавендиша. Тот был гурманом и имел слабость к новой французской кухне — изысканно приготовленным легким порциям. Ему и в голову не придет мысль о снотворном. Вот так начал Адам свое восстание, избрав для него ночь.
Сначала это было игрой. Адам испытывал свое тело, проводя часы перед зеркалом. Гирями и анаболическими стероидами быстро нарастил мускулы. Он вкалывал себе синтетический тестостерон, чтобы изменить лимфатическую систему. Скоро его мышцы на бедрах и икрах крепко натягивали синие джинсы. Темными ночами он пробегал мили по лесным дорогам Лос-Аламоса. Кавендиш замечал изменения, но они не слишком бросались в глаза. Он давал комментарии по поводу вен на руках и бедрах Адама. А клон умел сыграть на своем нарциссизме. Он был достаточно осторожен, чтобы не демонстрировать свою невероятную силу, ограничиваясь лишь красотой тела. Он сделался Давидом для своего Микеланджело. Кавендиш даже иногда прикасался к нему, с изумлением думая, каким мог бы стать он сам.
Адам не бросился очертя голову в независимость. Порой к бегству следует готовиться открыто и неторопливо. Только через одиннадцать месяцев он познал женщину, и вскоре их у него стало много. Он испытал запретные чувства, поразившие его разум.
Неизбежно Адам заскучал. Это была наследственная черта, защитный механизм, побочный продукт необузданного гения. Человечество стало раздражать его. Ему доставляло удовольствие видеть покинутыми огромные города, величественные мосты, по которым лишь изредка пробегала бродячая собака. Чума, как приливные волны, накатывалась и отползала, дразня надеждой, а затем мутируя и вновь вгрызаясь в людей. Все человечество было мертво, за исключением Америки, но и та балансировала на грани.
Он загрузил в свой компьютер сцены ярчайших катастроф: эпизоды крушений «Боингов-747» в аэропортах или когда их сбивали в небе, торпедирования лодок с беженцами и даже попытку возвращения лайнера «Принсес круиз» с Бермуд, последний звонок колокольчика на Нью-Йоркской фондовой бирже, заключительный удар молотка, приостановивший деятельность Конгресса восемь месяцев назад. Группа участников Движения за выживание обустроила целую колонию в отдаленных массивах соснового леса в штате Вашингтон — деревню с тарзанками, привязанными к нейлоновым перилам канатных мостов. Адам обожал их сайт. Обезьяны возвращаются на деревья.
Он продолжал заниматься сексом, но уже не искал его. Секс давно перестал быть процессом открытия, сделавшись лишь физиологической потребностью, такой же, как дефекация. Интернет рухнул. Можно было «бродить по спутникам», но Адам уже пресытился. Со временем он сменил одно табу на другое: стал инкубом, тайком вторгающимся в сознание людей, крадущим их секреты, проникающим в души.
Посягательства эти начались как увлекательный аттракцион. Адам взламывал пароли, получал доступ к банкам памяти, подглядывал за людьми через их собственные камеры наблюдения: это было забавно, приносило удовлетворение и питало его все возрастающее презрение к человечеству. Акт своего исчезновения Адам довел до совершенства. Он издевательски возникал в электронном сознании людей только для того, чтобы мгновенно исчезнуть.
Подобная забава отличалась от «чумного серфинга», которым Адам тоже иногда занимался. Но вскоре и это потеряло вкус новизны. Адам взялся навещать технические зоны собственной персоной.
