Им понравилась история о ревуне. Очень понравилась. Мысль о чудовище из глубин, влюбившемся в зов туманного горна, который оно приняло за голос другого чудовища… кого-то она заставила смеяться, кого-то – плакать. Но история понравилась всем.
Всем детям. Всем, кто сидел на полу и слушал. Мальчикам и девочкам, совсем не похожим друг на друга, в разной одежде, из разных мест – были там и испанцы, и азиаты, и дети из каких-то совсем уже дальних краев, но все они знали английский и, конечно же, понимали, что она им читала.
Все больше и больше детей, с каждой ночью. Они вырастали из голубого сияния. Садились на пол и слушали. Слушали истории о банке, об озере, о скелете, о землянах, о толпе, о грохоте грома. Им очень нравились динозавры.
И однажды, в тихую ночь, когда ветер молчал, мальчик появился и сказал:
– Мамочка, почитаешь нам книжку, пока тебе не захочется спать?
– Конечно, я вам почитаю, плутишка, – ответила женщина с голубыми добрыми глазами. – Приводи всех, и начнем.
Днем женщина ездила с книгами в Дугласвилль. Позволяла солнцу касаться страниц. Она читала вслух жителям городка, и они соорудили навес, чтобы она сидела в тени. Люди со всей округи приходили послушать ее и приводили с собой детей. И ничего другого ей было не нужно. Потому что люди любили ее, а она – их, и они были нужны друг другу. Ее вновь обретенная энергия и воля к жизни оказались заразны, в хорошем смысле. Им было некогда сидеть и ждать конца. Когда-нибудь он наступит, если наступит вообще. Столько всего надо сделать, придумать, восстановить. Попытаться хоть что-то исправить.
Но по ночам…
У нее были дети, ее дети.
Сколько?
Сотни? Тысячи?
Очень много, очень.
Иногда женщина разрешала себе задумываться о том, что, может быть, это не просто голограммы и искры. Может быть, это души детей, которым еще предстоит родиться. И когда они родятся, когда воплотятся в реальный мир, будут ли они помнить об этих историях, что она им читает, возникнет ли у них чувство, что они уже знают эти истории до того, как услышат их в первый раз? У нее у самой было чувство, что через этих детей эти истории будут жить вечно.
Голос ветра уже не казался таким одиноким. Жизнь была удовольствием, а не тяжким трудом. Быть может, когда-нибудь птицы вернутся. Быть может, деревья еще наберут силу. Может быть, птицы снова начнут вить гнезда, и среди ветвей вновь зазвучат сладкие трели юности.
А тем временем в доме звучала нежная музыка детского смеха. Из дома лился поток электрического дыхания. В доме звучал голос женщины – сильный, твердый, наполненный радостью жизни, потому что еще оставалось так много историй, которые надо прочесть.
Так много историй.
А что же сам дом?
Дом уже никогда больше не был одиноким.
Дом стоял прочно, и ему были уже не страшны никакие ветра.
По ночам голубое сияние освещало округу, словно мир, полный зажженных свечей.
Дом был счастлив.
И женщина тоже была счастливой, и сама женщина, и ее дети, которые были уже сейчас и которым еще предстояло родиться на свет, дети из всех маленьких городков, куда она приезжала с рюкзаком, полным книг, на зеленом велосипеде цвета мая.
О рассказе «Дети из проектора сна»Я написал «Детей из проектора сна», чтобы выразить свое ощущение, что книги Рэя Брэдбери пребывают вне времени. Я совершенно уверен, что фантастический полет его воображения будет воодушевлять читателей – и особенно юных читателей – и в необозримо далеком будущем.
Лично меня книги Рэя Брэдбери наполняют безграничным счастьем. В «Проекторе сна» мальчик, который появляется первым и просит почитать ему книжку, – это я сам. Какую великую радость доставили мне рассказы «Озеро», «Банка», «Ревун», «Коса», «Будет ласковый дождь» и многие-многие другие!
Жить вечно? Брэдбери, безусловно, будет жить вечно, и его потрясающие истории будут проникать в сердца людей до тех пор, пока пылкие человеческие сердца на нашей Земле бьются сильными чувствами и чистой радостью.
Роберт Маккаммон
Страница[16] (Рэмзи Кэмпбелл)
В тот день Эгейское море походило на логово драконов с зубами из белой пены. Вздыбленные волны были их чешуйчатыми телами, синеющими вороненым металлом, а полуденное солнце наделяло ящеров блестящими глазами рептилий. Воздух с моря был их дыханием – таким горячим, что их слюна обращалась в сухие песчаные струи.
– Драконы вернулись, Джойс, – сказал Юэн.
– Да, дорогой.
Он не понял, вспомнила ли она плоды собственной фантазии, зародившиеся на этом пляже много лет назад, или просто посмеивалась над ним. Может, она вообще не расслышала его из-за ветра, который теребил его рубашку и ее длинный шелковый платок. Со стороны могло показаться, что у них выросли крылья. Ветер уже повалил несколько пляжных зонтиков и тащил их куда-то вдоль кромки прибоя.
На пляже остались лишь наиболее упорные туристы, обеими руками вцепившиеся в свои фолианты. Самые отчаянные покачивались на волнах. «Джойс туда не полезет», – подумал Юэн. Он уже погрузился в чтение своего упитанного бестселлера, когда услышал возглас:
– Стой! Ну стой же!
Голос еле слышался за ветром. Юэну пришлось встать, чтобы увидеть его обладателя – тот несся по пляжу к западному краю Иконикоса, где берег был почти пуст и гроздья гостиничных домиков на скалах уступали место нескольким уединенным виллам. Ветер трепал льняной костюм на худом теле преследователя и превратил его седые волосы в запутанное облачко над головой. Должно быть, вырвало ветром страницу из книги.
– Джойс, – позвал Юэн.
Она повернулась к мужу. Ветер играл с седой прядью ее волос. Потом Джойс привстала с лежака и осмотрелась.
– Что ты хотел мне показать?
– Какой-то человек бежал за книжным листом.
Тот уже скрылся за очередным скалистым уступом, и Джойс со вздохом улеглась обратно.
– Юэн, оно того не стоило.
Он не стал спорить. Джойс достала свою книгу, которая нуждалась в диете не меньше, чем роман Юэна. Ветер мешал читать, и вскоре книга отправилась в видавшую виды холщовую сумку.
– Я пошла.
В такие дни Юэн особенно жалел, что не научился плавать.
– А я бы не прочь пообедать.
– Ты вообще думаешь о чем-нибудь еще, кроме собственного желудка? – Джойс бросила устало-снисходительный взгляд на его обвисшее брюшко. – Вставай тогда. Пусть исправляется.
Без сомнения, она имела в виду погоду. Юэн поднялся на ноги и умудрился влезть в весело трепыхавшуюся на ветру рубашку как раз вовремя, чтобы успеть протянуть руку Джойс. Она не хотела показывать, что нуждается в помощи, и отпустила руку слишком рано, чуть не рухнув на лежак.
– Я сама, – запротестовала она, когда он подхватил ее за талию. Даже сумку не позволила взять.
Хорошо, что «Философия» была совсем рядом с пляжем. Официанты опустили пластиковые ширмы для защиты от ветра. Пленка, как катаракта, делала все вокруг размытым и хлопала все время, пока они ели. Джойс ела с аппетитом и выпила почти половину кувшина вина, но море все не успокаивалось.
– Принесешь полотенца? – спросила Джойс. – Меня что-то ко сну клонит.
Она уже поспала один раз на пляже. Юэн сходил за полотенцами и поднялся обратно по неровным ступеням, вырубленным в скале. На дороге, которая с последнего визита супругов в Иконикос обросла новыми домами и гостиницами, Джойс оперлась о его руку. Видимо, помощь на подъеме ей требовалась больше, чем она готова была признать.
Гостиница «Мнемозина» стояла почти посередине деревни. Дети, слишком маленькие для школы – или прогуливавшие ее, – оживляли двор перед баром своими шумными играми. Юэн копался в сумке в поисках ключей, испытывая знакомую панику от мысли о возможной потере.
– Бога ради дай ее сюда, – воскликнула Джойс.
Она возилась еще дольше. Воздух в комнате был раскален. Джойс легла на кровать. Юэн немедленно включил кондиционер и лег на другую узкую кровать. Джойс протянула ему руку, и Юэн ее пожал. Едва закрыв глаза, он увидел того мужчину, что преследовал кусок бумаги на пляже. Почему эта страница была такой важной? Поймал ли он ее, в конце концов? Эти мысли не давали ему заснуть, и вскоре Юэн снова вскочил на ноги.
– Пойду пройдусь. Ты отдыхай.
Джойс вяло подняла руку и отказалась от мысли открыть глаза:
– Может, подождешь меня?
– Я просто пройдусь, поищу лавку, где продают наши любимые оливки.
Она испустила такой длинный выдох, что в конце у него уже у самого перехватило дыхание – но потом он услышал вдох и голос Джойс:
– Только ты не задерживайся.
Он и не собирался. Сейчас, когда оба вышли на пенсию, они постоянно были рядом, и, расставаясь с Джойс надолго, Юэн начинал беспокоиться. Когда он открыл дверь, впустив в комнату солнечный свет, она поморщилась. Ее хрупкое тело под тонкой простыней – не та картина, которую он хотел бы сохранить в памяти.
