Джорджия не могла успокоиться. Ведь она же знаменитость, и все будут на нее смотреть. Как же с грязными волосами?
Словно прочитав ее мысли, Гай сделал комплимент:
– Ты всегда прелестно выглядишь, Панда.
Китти завидовала такому замечательному мужу, доброму, заботливому и в то же время стойкому, как герой Дениэлы Стил.
– Но я не хочу есть, то есть обедать, – заикнулась она.
Наметившийся было спор предотвратил телефонный звонок.
Последнюю неделю Джорджию постоянно беспокоили журналисты, названивавшие, чтобы выяснить, как ей в деревне, или требовавшие прийти на радио или телевидение, и все это замыкалось на Гае.
– До декабря моей жены ни для кого нет, – быстро ответил он. – Я могу ответить на этот вопрос: в основном собак.
– Кто это? И о чем спрашивали? – раздраженно спросила Джорджия.
– «Скорпион». Их интересует, что звезда кладет с собой в постель.
– И ты сказал «собак»? – Джорджия засмеялась. – Как я тебя люблю. Люди будут думать, что я не просто потаскушка.
– У меня есть идея, – предложил Гай. – Так как у нас осталось время только перекусить бутербродами, а для Флоры это первая ночь в Парадаизе, я приглашаю вас всех вечером в «Небесный сонм».
– Блестяще, – сказала Джорджия, – в качестве подарка – «спасибо» за занавески.
– Я не могу, – отказалась Китти, подавленная одновременно и страхом, и ожиданием. – Рано утром прилетает Раннальдини. Надо проверить, все ли в порядке.
15
На самом деле Раннальдини уже находился в Англии, наконец-то завершив съемки фильма о Дон-Жуане, где он был продюсером, директором, дирижером, режиссером и, уж если следовать законам музыкального мира, вероятно, и исполнителем этой роли в паре с каждой хорошо сложенной женщиной.
Прибыв днем раньше в Хитроу на собственном самолете, он прямиком направился в недавно построенный «Моцарт-холл» в Голландском парке, чтобы удивить лондонский «Мет», репетирующий для телевидения «Четвертую» Малера. А дирижировать Раннальдини должен был в воскресенье сам.
Не удовлетворенного исполнением «Девятой» Бетховена три недели назад Раннальдини поразила новость, принесенная на хвосте сорокой под именем Гермиона: стажирующийся дирижер Освальдо проводил репетицию, держа в одной руке палочку, а в другой – сигарету, – неслыханное падение дисциплины. Лондонский «Мет», однако, был покорен Освальдо. Вежливый, он высоко ценил коллег (Раннальдини же не помнил, как звучит по-английски «спасибо») и прекрасно работал. Прислушивался к мнению более опытных оркестрантов, советовался с ними, как играть то или иное произведение. Помнил всех музыкантов по именам, покупал им в дни рождения вино и всячески поощрял рост профессионализма.
Это совершенно не нравилось Раннальдини, обладавшему способностью одновременно и терроризировать и гипнотизировать, умевшему одним поднятием своей черной брови превращать в трясущееся желе весь вверенный ему коллектив. ( Поговаривали, что и не поднятая его бровь внушает не меньший ужас.)
В обязанности Раннальдини как музыкального директора лондонского «Мет» входило руководство оркестром и обслуживающим персоналом, приглашение дирижеров-стажеров, отбор солистов, составление репертуара на сезон. Но, поскольку он исполнял такие же обязанности в Германии и Центральной Америке, ему приходилось дважды в год в течение трехчасового обеда с мужем Гермионы Бобом Гарфилдом принимать серию мгновенных решений. Затем, покинув Боба и посещая другие страны, он вовсю эксплуатировал Китти, меняя и развивая свои приказы.
С тех пор как восемь лет назад Раннальдини влился в лондонский «Мет», он постоянно ссорился с правлением. Помимо многочисленных отлучек, целого состояния стоили его опоздания, оркестр впустую по три часа его ожидал. Но благодаря всемирной известности и успеху он крепко держал правление в своих руках и делал то, что хотел.
Раннальдини – значило репутация. Лондонский «Мет» относился к нему с отвращением, но был совершенно запуган. Это лучший и известнейший оркестр в Европе, и на его концертах свободных мест не оставалось.
К тому же и выглядел он лучше всех. Блестящий сам, Раннальдини ценил красоту в других и знал, что публике нравятся приятные лица, тем более что и музыка требовала того же. Поэтому Боб Гарфилд шарил по стране в поисках музыкантов, внешне привлекательных, молодых, сильных, уступчивых и дешевых. В лондонском «Мет» исполнителей брали на заметку, когда им переваливало за сорок, если только они не были исключительно талантливы.
Биографы склонялись к тому, что макиавеллизм проявился у Раннальдини уже в раннем возрасте. Отец Вольфганг, офицер немецкой армии, встретился с его матерью Джиной, холодной интеллектуалкой левого толка и большой красоты, но неопределенного темперамента, в последние и отчаянные дни войны, когда армия откатывалась из Италии назад.
Вернувшись туда после трех ужасных лет, проведенных в лагере для военнопленных, Вольфганг отыскал Джину, жившую на окраине маленького городка на холмах Умбрии. Она была несчастна, крайне неудачно выйдя замуж за Паоло Раннальдини, тихого итальянского фермера, потерявшего практически все во время войны. Хотя Джина стала менее красива и более сварлива, интрижка завязалась вновь, пока не узнал ее муж, выпроводивший любовника с помощью пистолета. Не в силах оставить ее, Паоло в результате получил ребенка, названного Роберто и взявшего от официального отца только фамилию.
После таких открытий Раннальдини часто искал утешения в вине и других женщинах, а маленького Роберто от случая к случаю поколачивал. Со своей стороны Джина совершенно несправедливо обвинила сына в том, что из-за него рухнула ее политическая карьера, о которой она так мечтала, и была сурова с ним и тоже часто била за сибаритские наклонности, унаследованные от немецкого папаши. Хуже того, она не уделяла ему никакого внимания и нисколько им не гордилась, и это в стране, где у матерей в крови культ преклонения перед героями и знаменитостями, особенно своими сыновьями.
Неотразимый Роберто вырос и с фатальной страстью тянулся к тем из женщин, кто его отвергал или вовсе не замечал, подобно матери. В нынешнем диком обхождении с музыкантами, обслуживающим персоналом и любящими женщинами был отголосок его жестокого воспитания.
Накануне двадцатилетия он покинул Италию и отыскал своего отца, теперь богатого гамбургского промышленника, внезапно ощутившего гордость за своего очаровательного и талантливого сына и потому подкинувшего ему деньжонок и даже подыскавшего богатую и простую жену, которая содержала Роберто в течение трех лет обучения в музыкальной школе и подарила сына Вольфганга.
