Но ничего, вещь-то у меня. Придёт.
— Хорошо. Молодец, стажёр. Работай. Я пошёл, а ты погоди.
Взглянул он ещё раз на часы, крышкой щёлкнул, кивнул мне и вышел.
Я постоял немного, выглянул — очень осторожно. Увидел спину шефа — тот уходил по коридору. За ним семенил гоблин — как видно тот самый, что с амулетом.
Гоблин обернулся — слух у них чуткий — глянул на меня и подмигнул. Я сунулся обратно и прикрыл дверь. Прислонился к стене, досчитал до двадцати и вышел вслед за заместителем полицмейстера. Времени терять нельзя.
Глава 26
Выбрался я из нужника, обратно прошмыгнул. Мой настоящий шеф — Викентий Васильевич — уже с толпой смешался, среди блестящих мундиров и дамских платьев его и не видно. А господин Филинов, вижу — среди дворян местных стоит, и Матвей с ним.
Пожимание рук закончили, стали речи говорить. Много чего было сказано, и такими словесами мудрёными, не понять ничего.
Я больше на высшего эльва смотреть не стал, только так, краешком глаза. Страшно. На графа смотрел. Его сиятельство на трибуну поднялся, бумажку перед собой разложил, откашлялся. Все притихли, каждое слово ловят.
Честно говоря, я больше публику разглядывал, чем речи слушал. Такой маскарад не каждый день бывает. Сюда бы друга моего, Егора Жучкова с истфака. Вот кому радость была бы. Он бы всё обежал, всех пощупал на предмет аутентичности.
Эх, не того человека в прошлое занесло! Уж Егор бы знал, что делать. Он бы уже до государя добрался, со своими знаниями. Первым министром стал, орденами обвешался, как ёлка новогодняя. Зря, что ли, каждый год наряжается в свои старинные шмотки и по полям бегает с такими же ботаниками. А я что — только глаза таращу…
Смотрю — а мой босс, который Филинов, мрачный весь, губы кусает. Видно, речь графская ему не по нраву. Прислушался я — точно.
Его сиятельство всё про пшеницу да опорос топит — соловьём разливается. Как хорошо у нас в губернии с этим делом. Молодцы, говорит, хорошо ваше — то есть наше — зерно растёт. Лучшего качества, по цене немалой, давайте ещё! Наши деды, говорит, растили, и мы будем. А про механизацию или заводы какие — ни слова.
Мой босс как оплёванный стоит. Досадно ему. Даже мне досадно стало — за прогресс.
Потом был банкет, с шампанским и всякими закусками. Нам с Матвеем ничего не досталось, только слюнки глотали. А я вспомнил вдруг, что лакеям в эти времена давали после обеда господского с тарелки хозяйской подъедать — считай, вылизывать — и сразу аппетит пропал. Ну его, с шампанским, ананасами и рябчиками ихними. Обойдёмся.
После банкета наш босс ещё попробовал к графу пробиться — со своими прогрессивными идеями. Что-то толковал ему, бумажки в руки совал.
Но его сиятельство в бумажки не глядел, с боссом обошёлся как с мухой надоедливой. Короче, одно расстройство.
Так что, когда всё закончилось, поехали мы домой, как с похорон.
Филинов из собрания вышел мрачнее тучи, бумажки свои в руках комкает. Жена его молча за ним семенит, слово сказать боится.
Вышли на крыльцо, смотрю — среди карет машина стоит, антикварная. Ух ты, думаю — это какая же из двух? Та, в которой полицмейстер ездит, или той прекрасной эльфийки?
Но конечно, это полицмейстер оказался. Мы в карету садимся, а они вышли — сам полицмейстер Иван Витальевич и его зам.
Шофёр — тот, мордатый с усами — за руль усаживается, а начальники между собой что-то говорят. За ними ещё пара служак тянутся — мой знакомый Бургачёв, тоже весь при параде, и один полицейский в штатском. Вроде я его где-то уже видел…
Пригляделся я, и чуть не ахнул. Это же мой знакомый гоблин! Тот, что одевается как человек.
Как я его раньше не узнал, сам не понимаю. Я же его видел давно, ещё в первый раз, на поляне. Тогда я как пришибленный был, не запомнил его. И потом, в магазине ювелирном, ведь это он был. Под руку с красивой гоблинкой, что на медика учится. Вот блин! Он это. И это он только что под дверью с амулетом стоял, пока мы с Викентием Васильевичем секретные дела обсуждали. Много ли гоблинов в полиции? Да один и есть, на все руки мастер. Пожилой, опытный, доверенный человек… то есть гоб.
Пошёл я за Филиновыми, машинально ноги переставляю, а сам мысли разные в голове кручу. Но Матвей мою задумчивость сразу пресёк — ткнул в ребро, мол, чего ворон ловишь, морда?
Залезли мы в карету, кучер вороных подбодрил, покатили домой.
Босс сидит, отвернулся от всех, в окошко смотрит. Хозяйка тоже не весёлая, но себя в руках держит. Она вообще дама с характером, и что у неё на уме, понять нельзя.
Так что, пока ехали, за всю дорогу никто ни слова не сказал.
Домой приехали — так же молча.
Филинов по лестнице поднимается к себе, по перилам ладонью постукивает со злостью. Ох, думаю, сейчас начнётся. И точно.
Поднялись немного наверх, слышу, он к жене цепляться стал. Начал с ерунды, а потом пошло-поехало.
Слышу, говорит: "Что это вы, супруга моя дражайшая, на благотворительность нынче столько денег положили? Или не знаете, как я, супруг ваш, за каждую копейку убиваюсь на производстве?"
Она что-то ответила, не слышно. Он ей: "Знаю, что за дела у вас! Кому это надо… финтифлюшки ваши!"
Она опять — бу-бу-бу, не разобрать. Он — ехидно так: "Да, деньги ваши. Вашего братца покойного денежки. Ваш братец наследство батюшкино прокутил на скачках да на бабах! Если бы я вовремя братцу вашему, мир его праху, по рукам не дал, где бы сейчас наследственные денежки оказались? А? На дне бутылки!"
Слышу, жена ему отвечает, голос повысила: "Не трогайте моего покойного брата! Он был благородный человек!"
Он ей: "Как же, благородный! Рюмка да бутылка — вот и весь герб!"
Она: "Не хуже прочих!" Он: "Мой герб хоть и простой, зато честный. Я его кровью и потом выслужил. Жизни не щадил. А вы что? За деньги купили, за презренный металл!" Она: "То-то вы этим презренным металлом так дорожите!"
Он: "Кто-то же должен. Не всё на ваших сироток да благородных девиц расходовать!"
Тут она как закричит: "На девиц?! На девиц, говорите, Антон Порфирьевич? На девиц?!! Да как вы смеете мне, в этом доме, говорить такое!"
Ух, думаю, пошла жара. Как
