Отчим разорвал ее халатик, силы ее были на исходе, и тогда она схватила нож, огромный киларез – так дядя Володя называл сапожный нож, который точил каждый день с упорством маньяка или мясника. Она наставила нож на него, но он вывернул ей руку, и нож уперся ей в подбородок. Отчим стал расстегивать свои портки и чуть ослабил хватку, Крюкова дернулась, и нож распорол ей лицо до уха. Она закричала, он убежал, и она побежала на фабрику к матери, бежала целый километр до проходной, упала вся в крови у ворот и потеряла сознание.
Ее подобрали, на фабрике была медсестра, девочку слегка зашили и повезли в район. Туда уже пришел милиционер, и она все ему рассказала, хотя мама умоляла спасти ее Володю, но дочь не послушалась.
Володю арестовали, и через день он сам повесился на веревке, сплетенной из простыни. Мама его похоронила и долго не могла простить дочке потерю мужа, так до старости ее и укоряла, что та не могла потерпеть. Так и умерла мама, не простила ей, несмотря на то, что Крюкова помогала ей и ничего для нее не жалела.
Шрам остался. Каждый день, глядя в зеркало, Крюкова вспоминала отчима и никогда не жалела, что он повесился. Так в первый раз за нее заступился всевышний, и она с тех пор молится ему сама, в храм не ходит, но деньги жертвует приюту девочек, пострадавших от насилия, жертвует анонимно – так ей кажется честнее.
ДГ услышал всю историю, рассказанную Крюковой бесстрастным и тихим голосом, и понял, как жутко ей было тогда и потом. Он понял, что за ее внешней жесткостью стоят вполне конкретные обстоятельства. Он подошел к Крюковой и сначала провел рукой по побелевшему от времени шраму, а потом пробежал губами от уха до подбородка и почувствовал, как она вся задрожала, так сильно, что он ощутил эту дрожь в каждой клеточке ее тела. Эта дрожь передалась ему, и больше он ничего уже не помнил. Они очнулись в спальне, Крюкова спала, уткнувшись носом в его подмышку, он не шевелился, не хотел разбудить ее. Рука его занемела, но он пересилил себя и долго лежал без сна, вспоминая свою жизнь, лишенную ярких эмоций.
Эмоции, конечно, были: от заработанных денег, от кучи баб, которые за его деньги исполняли его капризы. Бабы говорили ДГ, что он орел, медведь и даже полубог, но все это было неправдой, он это знал и не брал в голову. Простого, как мычание, счастья быть с женщиной, которая просто любит и дает все, что имеет, ему не приходилось испытывать. Он видел вокруг своих друзей, старых и молодых, богатых и очень богатых, которые ради таких минут швыряли сотни тысяч, но правда была в другом. «Нельзя купить любовь», – спели когда-то мальчики из Ливерпуля. О боже, как они были правы, эти мальчики, транслирующие уже почти пятьдесят лет божественное провидение, вложенное в их уста.
ДГ так и лежал до утра, гуляя по волнам своей памяти, вспоминая, что осталось там такого, что не следует забывать: дед, бабка, одна девочка из интерната, которая поцеловала ДГ в игре в бутылочку вслепую в их спальне в пятом классе, – больше ничего.
Нет в этом списке родителей, они всегда жили своими тайнами и теперь так живут в Вене. Он дал им много денег сразу, чтобы они перестали копить на старость, но они положили его деньги под проценты и каждый месяц считают дивиденды. Родителям хватит на три жизни, но они все смотрят на цены и выбирают подешевле, живут так, как будто они черепахи и впереди еще больше двухсот лет. Они и вправду давно стали черепахами с опущенными головками, раздавленные толстенными панцирями судорожной жизни, которую они прожили в ожидании благосостояния.
Что осталось в сухом остатке? Есть деньги, есть жена, не желающая рожать, чтобы не портить фигуры, есть друзья, которые не отвечают на звонки, боясь заразиться его неприятностями, есть бабы, куча баб, телок, кошелок, жаб и прочих доильных аппаратов, но нет той, с кем он бы хотел проснуться ранним утром и не отвернуться от скуки.
ДГ тихо встал, пошел на кухню и стал варить кашу из геркулеса, он много лет варил такую кашу, с сухими ягодами и сухофруктами. Он решил ею удивить – и удивил.
Крюкова встала по будильнику и не увидела рядом никого, место было теплым, но пустым, она босая побежала на кухню. ДГ сидел за столом, перед ним стояли две тарелки, две чашки чая. В кухне ощущался какой-то новый запах, совсем незнакомый Крюковой.
ДГ улыбнулся ей и жестом позвал за стол. Она села, заложник положил ей каши, заваленной инжиром, изюмом и черносливом. Крюкова съела целую тарелку, потом попила чаю и полетела на работу – карать и миловать. В машине она очнулась.
Это был первый завтрак в ее жизни. Сама она ленилась себе готовить, а тут завтрак, да еще руками мужчины, и какого, такого желанного. Она даже зажмурилась и чуть не врезалась в жопу «Лексуса», который заснул у нее под носом.
Она еле досидела до обеда, сделала пару вещей, которые раньше никогда бы не сделала, – разрешила по одному делу передать подследственному лекарства, а на допросе заказанного подельниками коммерсанта с улыбкой подсказала ему ответ, как сохранить свободу и бизнес. Коммерсант смотрел на Крюкову и не понимал, что изменилось в его участи за три дня.
Если бы он знал, что значит для женщины ночь в облаке любви.
Поделав кое-как дела, Крюкова полетела домой. По дороге она купила на рынке баранью ногу и рыбу, которую при ней оглушили деревянным молотком.
Крюкова летела домой, в дом, где сидел ее заложник, такой дорогой мучителю, она знала, что она ему сегодня приготовит, ей очень хотелось запечь баранью ногу, а если он уже объелся мясом, то она сделает ему рыбу, чудесную озерную форель, розовую, как попка младенца.
С такими вкусными мыслями она мухой пролетела дорогу домой и вбежала в дом с волнением молодой любовницы, для которой встречи еще только в радость.
Ее жертва мирно курила на балкончике с книжкой в руке. Он махнул ей приветливо, отнес сумки и помог снять сапоги, встав перед ней на колени, сам встал и сам сделал, она его об этом не просила – она давно уже никого не просила, особенно мужчин.
Или она платила, или брала по праву сильного, а сомневаться в ее силе повода не было.
На этот раз она выгнала ДГ из кухни, попросила сесть на балкончике и отдыхать. Она готовила и рассказывала своему заложнику про дневные дела, рассказывала спокойно, как мужу, если бы он был. ДГ не комментировал, но слушал внимательно, она это чувствовала, опыт общения с людьми у нее был ого-го: любую фальшь, даже самую невинную, Крюкова вскрывала сразу, ну, примерно как рыбу, которую она вспарывала острым ножом, готовя к жарке.
Крюкова могла поджарить любого, если ей ставили задачу расколоть клиента. Многие, пока не узнавали о ее таланте, недооценивали ее, а потом уже было поздно – она шансов не оставляла.
Потом Крюкова и ДГ ужинали, он все съел, похвалил, и они легли смотреть тупой сериал про ментов, создатели неуклюже пытались сделать их героями. Обычный вечер обычной семьи, никакой романтики и сцен, как в Голливуде, просто вечер, когда все дома, и никто из тех, кому не досталось спокойного вечера, не звонит. Крюкова закрыла глаза от радости, не желала спугнуть этот покой, которого у нее никогда не было. Она заснула спокойно, заложник тихо лежал рядом, думая примерно так: «Как хорошо просто лежать, не прыгать с тремя тушками на сексодроме, изыскивая новые способы утолить скуку, просто лежать, потом встать, попить из кастрюли компотику, покурить на балконе и, почесав жопу, лечь в теплую постель и заснуть, не думая о завтрашнем дне».
По жене ДГ не скучал, по бизнесу тоже, карусель остановилась, он сам остановился и стал понимать, что его бег за новыми миллионами бессмыслен. У него и так уже было много, больше, чем он может потратить, – так зачем ломать чужие судьбы, захватывая чужую собственность.
Он раньше объяснял себе, что он санитар делового леса, уничтожает сухостой и раненую падаль, очищает поляну настоящего бизнеса, но это была просто отмазка для того, чтоб не оскотиниться в своих глазах.
На самом деле он понимал, что он хищник, ломающий хребты зазевавшимся и сытым лосям и косулям. Хребты ломал он, а доедали чужое гиены и шакалы от власти и ее подручных. Его использовали, как таран, разрушающий стены богатого города. ДГ разрушал, а потом вступали мародеры и рвали на части, пьяные от крови и власти над растерзанными бывшими владельцами.
Ему стало дурно, и он выпил немного виски, чтобы поменять кровожадную картинку на своем жизненном мониторе.
Под утро ДГ заснул, а Крюкова проснулась с ужасным настроением.
Ей приснилась она сама. Вид ее был ужасен, она ходила по какому-то замку в вампирском обличье, с клыками в крови. Вокруг нее лежали люди, которых она своими руками сделала несчастными.
Посадила и растоптала по заказу кого надо, рядом с поверженными фигурантами рвали на себе волосы и кричали их жены и дети, престарелые родители выли над трупами своих детей, попавших под поезд споров хозяйствующих субъектов.
