Председательствующий Павел Гусев, руководитель журналистской организации Москвы, сказал, что его отношение ко мне известно, поэтому он не хотел бы председательствовать при рассмотрении этого вопроса, и свое председательское место уступил представителю средств массовой информации Грузии. Не могу ничего дурного сказать об этом человеке, я даже фамилию не хочу его называть. Но очень скоро мне стало ясно, что есть определенный сценарий рассмотрения вопроса обо мне и он неукоснительно будет проводиться в жизнь. Один за другим выступают первые пять ораторов. Все критикуют меня. Основной мотив выступлений – Кравченко установил цензуру передач и «прессингует кадры».
Я переместился в первый ряд в ожидании того, что мне дадут слово. Если я нарушал какие-то права журналистов, кого-то уволил, кого-то переместил, какие-то передачи перестали существовать, то я должен либо это признать, либо аргументированно опровергнуть.
…И вот уже на трибуне шестой оратор, но он выступает в мою защиту. Это Виктор Новиков, член президиума, руководитель российской журналистской организации. Потом из зала раздалось несколько реплик, очень жестких. Помнится, представители Узбекистана, Украины, еще нескольких республик сделали замечание, что съезд не вправе учинять суд над делегатом, народным депутатом СССР. Рассмотрение сути претензий как минимум нужно поручить и доверить журналистской организации, есть ведь комиссия по этике СЖ СССР, которая вправе заняться этим вопросом. Но так вершить суд не годится.
Помнится, дошло даже до того, что один из делегатов, выступавших от микрофона, заявил решительный протест и сказал, что делегация Узбекистана в случае продолжения этого судилища покинет съезд. Зал с некоторым юмором воспринял последующие его слова: «И не только Узбекистана, но и Казахстана, и Таджикистана, и других среднеазиатских республик, и Азербайджана, и Украины». Здесь уже смех был в зале, потому что он с большим темпераментом излагал свой протест. В этот момент я почувствовал, что действительно больше нельзя мириться с тем, как вершится неправедное дело.
И тогда я не выдержал и пошел на сцену. Я подошел к председательствующему, который в этот момент стоял у микрофона, встал с ним рядом и сказал: «Я имею право на слово? Меня съезд может выслушать сегодня? Ведь слушается вопрос обо мне. Я ответчик. Столько ораторов выступало, но никто не спрашивает моего мнения. Это что, демократично?» Он растерялся, не ожидал от меня такой прыти. Сказал: «Минуточку, минуточку. – И обратился в зал: – Ну что, дадим слово?» Зал сказал: «Дадим». Я пошел на трибуну. Трудно теперь точно вспомнить, сколько я говорил, но что-то около часа. Все регламенты были нарушены. Я видел зал, лица людей, настороженно на меня смотревших, размышлявших по поводу того, где правда, где ложь. Многие просто не имели позиции, сбитые с толку.
Я подробно ответил на все критические замечания, убедительно опроверг надуманные обвинения. Подчеркнул, что это организованная политическая кампания, имеющая только одну цель – убрать меня с ключевого поста председателя Гостелерадио и поставить на это место представителя «Демократической России». Что же касается голословных утверждений, будто я преследовал кого-то за инакомыслие и даже уволил, то заявляю: немедленно уйду в отставку, если будет доказан хотя бы один факт такого преследования.
Речь была очень эмоциональной. К концу ее я почувствовал, что зал ко мне расположился, а президиум под натиском моих неопровержимых доказательств оробел. Все увидели, что я говорю начистоту, искренне. А заканчивал так: «Вот уже появляются слухи о моих возможных новых назначениях. Назывались семь стран, куда я могу отправиться работать послом. Мы даже в семейном кругу обсуждали эту проблему, в какую страну лучше отправиться. Чем продолжать жить и работать в таких условиях, лучше уж в самом деле переместиться, например, в Испанию». Сказано это было с нескрываемой иронией.
К концу выступления обратился в зал с вопросом: «Все, достаточно?» Зал ответил: «Хватит, все ясно!» – и проводил меня горячими аплодисментами.
Никакой резолюции, которая осуждала бы меня, не было принято. Съезд отверг, счел постановку вопроса о Кравченко неправомерной. Лишь 16 делегатов из 480 проголосовали против.
Меня в это время ждали журналисты в фойе зала, в том числе около десятка представителей зарубежных телекомпаний. Возникла стихийная пресс-конференция. Азартнее всех критиковавшая меня известная ленинградская тележурналистка Белла Куркова сказала: «Леонид Петрович, вы сегодня одержали победу, я вас поздравляю. Но это не окончательная победа». Я тогда ответил: «Вы же понимаете, что зал поддержал меня вовсе не потому, что я кого-то околдовал своим выступлением, а потому что есть на этой земле правда. Наверное, люди понимали, что есть правда, а что кривда. И для меня эта победа вовсе не в радость, я не ликую. Доволен только одним, что защитил свою честь и достоинство. Мне ведь проще всего перейти сейчас на какие-то другие позиции, понравиться вам, еще кому-то».
Куркова ничего не ответила, разочарованно отошла. Подошел я к Сорокиной Светлане, тоже разочарованной результатами голосования. В то время она еще работала с Невзоровым в популярной программе «600 секунд», но готовилась переехать в Москву, на российское телевидение. У меня к ней всегда было нежное отношение как к талантливой тележурналистке и просто красивой женщине. Спросил: «Светлана, почему вы грустная?» (Она несколько раз выступала от микрофона против меня.) Она ответила: «А что же, быть веселой?» – «Жаль, а вот я питаю к вам огромное уважение и очень сожалею, что не работаем вместе».
Она была смущена этим признанием и заметила, что разочарована, так как не получается быть независимой. Кстати, потом она еще не раз пройдет через разочарования, убеждаясь, что быть свободной и независимой у нее не получится ни на российском телевидении, ни на НТВ, ни на шестом канале.
Когда я вернулся на рабочее место, позвонил М.С. Горбачеву, рассказал ему о том, что съезд завершил свою работу на моем персональном деле, но все разрешилось к лучшему. Я даже произнес фразу: «Мы одержали победу». Он меня поздравил, сказал, что следил за ходом работы съезда. Ему рассказывали подробно обо всем, что там происходило. Михаил Сергеевич якобы переживал за меня и тоже доволен, что все разрешилось удачно. «Поэтому, – сказал он, – поздравляю и давай впрягаться, будем работать дружно, вместе, как мы работали до сих пор». Потом неожиданно и многозначительно добавил: «А то в последние дни почему-то ко мне по очереди заходили Яковлев и Шеварднадзе и предлагали помочь тебе. Мол, на твоем нынешнем посту тебя окончательно затравят, и будет лучше переместить тебя на какое-то другое хорошее место. Например, направить послом в одну из европейских стран. Что-то не нравятся мне эти ходатайства…»
Таким вот неожиданным образом я узнал о достоверности слухов по поводу моего возможного перемещения. Стала ясна и роль в этом ближайших сподвижников Горбачева.
Через два года выяснилось, что в этом разговоре лукавил и сам Горбачев. Работавший до августовских событий секретарем ЦК по международным вопросам Валентин Фалин рассказал мне, что как раз тогда, в апреле, Горбачев вызвал его к себе и предложил: «Слушай, Валентин, займи место Кравченко на телевидении. Жаль парня – совсем его затравили. Давай подберем ему место посла за рубежом».
«Я выслушал Горбачева, – вспоминал Фалин, – сказал:
– Кравченко заменить не могу, он настоящий профи. Не знаю, как Леонид Петрович поступит, а сам я готов написать заявление об отставке хоть сию минуту.
Горбачев развел руками:
– Ну что ты, Валентин, обижаешься? Не хочешь – не надо! Оставайся на своем посту, да и Леонида трогать не будем».
Глава 23
Экономисты и политики не нашли общего языка
В начале 1991 года все острее обсуждались проблемы экономической реформы в стране. Крупные ученые-экономисты разбились на два лагеря – радикалы и либералы. Радикалы ратовали за проведение радикальных реформ. Наиболее яркие из них сплотились вокруг Григория Явлинского, выдвинувшего идею «500 дней», именно столько они отводили для осуществления экономических реформ. Более умеренные во главе с председателем правительства Николаем Рыжковым и академиком Абалкиным рассчитывали осуществить реформу в течение шести лет.
Тем не менее в жизни вовсю уже шли эксперименты. Бурно развивались кооперативы, что поощрялось сверху. Это потом станет ясно, что именно в кооперативное дело в первую очередь хлынет криминальная братва. Но тогда всем казалось: дело затеяли благое.
В целях демократизации производственного управления на уровне предприятий провозгласили новомодным избрание директоров на общих собраниях трудовых коллективов. Вред, как потом выяснилось, это принесло огромный, но тогда казалось демократической реформой в производстве.
