Мне кажется, что, когда я был ребенком, нечто подобное происходило со мной каждый день. Я вовсе не имею в виду смерть отца или другие переживания такого же масштаба. Я говорю о насущных ежедневных проблемах и проблемках. Ребенок не в силах изменить мир взрослых под себя, так, чтобы все действовало по понятным ему законам. Поэтому он все время чувствует себя одиноким и растет сам по себе, не переставая удивляться несправедливости этого мира. Совсем как несчастный кот. В словах и поступках его родителей и других взрослых нет абсолютно никакой логики.
Что же касается Японии, то здесь эта алогичность возведена в квадрат, потому что в этой стране нет стандартов и нет принципов. Здесь нет ничего такого, что считалось бы безусловно важным. Взрослые здесь живут только ради денег и ради того, что имеет денежную ценность: брэндов и фирменных товаров. Все средства массовой информации — газеты, журналы, радио, телевидение — все заполнено многоречивыми признаниями, суть которых сводится к тому, что нынешние взрослые, кроме денег и брэндов, ни в чем не нуждаются, ничем больше не интересуются и совершенно не стесняются в этом признаваться. Наши современники — от суперполитиков и до самого распоследнего служащего, наливающегося до краев дешевым саке в какой-нибудь пивнушке, — всей своей жизнью демонстрируют, что их конечная цель — это деньги, а все остальное хоть пропади пропадом. Спросите их об этом напрямую, и они надуются и станут возражать: «Деньги — это не главное», но их слова — просто наглая ложь. Достаточно взглянуть на то, как они живут, чтобы в этом убедиться. Вот, например, солидные еженедельники для солидных мужчин, единогласно осудившие школьниц, встречающихся за деньги со взрослыми, — они, между прочим, в каждом номере печатают объявления про «эротический массаж по умеренным ценам» и настоятельно рекомендуют своим читателям посетить специальные «утренние публичные дома». Взгляните на них, они обвиняют бюрократов и политиков в коррупции, а сами рекламируют дешевую недвижимость и акции по смешным ценам, и со всех цветных вкладок вам улыбаются довольные, богатые люди, преуспевшие во всем, в чем только можно преуспеть в этой жизни.
Поэтому в этой стране дети изо дня в день, двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году, чувствуют то, что чувствовал несчастный кот, вместо еды получавший удар током. Но попробуйте только заикнуться об этом, и на вас сразу же набросится какой-нибудь престарелый идиот и начнет читать мораль. «Наглые и неблагодарные твари! Какие у вас могут быть жалобы, если вы ни в еде, ни в чем другом не испытываете недостатка? Мы-то работали, как каторжные, питались одной картошкой, чтобы сделать эту страну богатой…» И каждый раз я смотрю на таких вот пыжащихся придурков и думаю: «Не дай мне бог уподобиться им». Если жить по их правилам, то неизбежно станешь таким же упертым и ограниченным. Нет уж, спасибо. Старичкам-то уже все равно — они того и гляди помрут, а мне еще жить и жить в этой прогнившей стране.
— Кенжи, что с тобой? — Фрэнк смотрел на меня с удивлением.
— Так, ничего, — сказал я.
— Ты, кажется, сердишься. — И Фрэнк, отпив немного воды из бутылки, засмеялся.
— Про кота очень интересно было, — сказал я и глотнул колы. Кола уже часа два простояла на полу, но все еще была ледяной, как будто только что из холодильника. «Ну и местечко…» — подумал я. Меня не покидало ощущение, что снаружи ничего нет, что мы находимся на какой-то изолированной от всего света территории, а судя по холоду, может быть, даже на другой планете. Я представил себе другую планету — звезду, на которой убивать людей — это не преступление. Такая звезда обязательно должна быть. Ведь даже на нашей планете при определенных условиях, например в военное время, люди, убивающие других людей, объявляются героями.
И тут я наконец-то понял, почему, стоя на холодном ветру на улице в двух шагах от полицейского участка в Кабуки-тё, я все-таки не сделал эти два шага и не пошел заявлять на Фрэнка в полицию.
«…Те люди, которые погибли в клубе знакомств, оказавшись в положении кота из психологического опыта, даже не пытались сопротивляться…»
Я посмотрел на Фрэнка и подумал, что он-то сопротивляется. Наверное, он — один из тех немногих, кто осмелился противостоять этому миру, по большому счету, ничем не отличающемуся от кошачьей клетки для опыта, в которой тебя сперва приучают к кормежке на халяву, а потом ни с того ни с сего начинают бить электрическим током. Я взглянул в лицо Фрэнка, освещенное снизу флуоресцентным светом, и понял, что именно так и должен выглядеть человек, которого жизнь изрядно помытарила, но не сломала.
— Ну что, психологический тест? — И Фрэнк, не дожидаясь моего ответа, начал по памяти задавать мне вопросы, один за другим. Я должен был отвечать только «да» или «нет». Вопросы были самые разные: от «Любите ли вы стихи о цветах?» и до «Не кажется ли вам, что ваш половой член имеет странную форму?», ну или, например, что-нибудь вроде: «Получаете ли вы удовольствие от того, что над вами издевается любимый человек?» Штук двести вопросов, не меньше.
— Интересно, правда? — с улыбкой спросил Фрэнк. — Этот тест я сам составил. Вообще-то, когда отвечаешь, нельзя слишком долго размышлять, ответы должны от зубов отскакивать, понимаешь? Это я тебе говорю как специалист. Я столько раз эти тесты проходил, что теперь разбираюсь в них лучше всех в мире!
— Ну и какие результаты? — поинтересовался я. — Я нормальный или не очень?
— Не волнуйся, Кенжи, ты психически здоровый человек со свойственными всем нормальным людям внутренними противоречиями и неуверенностью. Поверь мне, для человека гораздо опаснее быть чересчур непоколебимым в своих пристрастиях и на сто процентов знать, что он любит, а что ненавидит. Это уже в некотором роде показатель. А нормальные люди, все как один, подвержены сомнениям и живут, не зная, откуда в следующую секунду подует ветер и в какую сторону повернется под ветром флюгер.
— А ты нормальный? — спросил я.
— Конечно, — ответил Фрэнк.
Его ответ меня совсем не удивил. «Нормальный, так нормальный», — подумал я. Сегодняшний день, начиная с кусочка человечьей кожи, наклеенного на мою дверь, был переполнен неожиданностями настолько, что я уже больше ничему не мог удивляться. Я был изможден до предела, хотя спать мне не хотелось.
Было ужасно холодно. Мы сидели внутри полуразрушенной клиники. На полу валялся разный медицинский инвентарь. Эта обстановка полного раздрая несомненно повлияла на меня, я как бы эмоционально отупел. Нельзя сказать, что я вдруг почувствовал к Фрэнку симпатию или заразился от него безумием, но одно я знал точно: он тянет меня куда-то, где я никогда не был. Он, как настоящий проводник, ведет меня по нехоженым тропам, попутно давая необходимые объяснения.
— Ты, наверное, устал, — сказал Фрэнк. — Жалко, конечно, я тебе еще столько всего хотел рассказать, но ты лучше все-таки отдохни хоть немного, а то у тебя не останется сил, чтобы слушать колокол.
— Да я все равно не смогу заснуть, — ответил я.
— Боишься, что я тебя убью?
— Не из-за этого. У меня нервы напряжены очень.
— Может, съешь чего-нибудь?
— Не хочу.
— А ты через не хочу. Просто после того как поешь, сразу в сон клонит, — объяснил Фрэнк и достал из картонной коробки, стоявшей возле матраса, кофеварку. Он включил кофеварку в сеть, налил туда минеральной воды и, пока вода закипала, извлек из той же самой коробки два запечатанных стаканчика с моментальной лапшой «Рао»[34].
— Ты все время полуфабрикатами питаешься? — спросил я.
— Кажется, да, — ответил Фрэнк и засмеялся. — Но меня это мало волнует. Я вообще-то не гурман.
— А почему? — спросил я, глядя на струйки пара, вырывающиеся из специального отверстия на крышке кофеварки. — Вроде бы все любят вкусно поесть.
— Ты знаешь, в психушке меня сначала очень долго кормили насильно, а потом накачивали питательной жидкостью, поэтому я разучился понимать, что вкусно, а что нет. Это ведь вопрос вкусовой памяти, а она у меня напрочь отбита. — Он хихикнул. — Но дело даже не в этом, а в том, что, когда я ем вкусную еду, мне кажется, будто я теряю частичку себя, понимаешь? Лишаюсь чего-то очень-очень важного.
«О чем это он?»
— У меня сразу же возникает чувство, что я предаю себя. Отказываюсь от своей миссии, которая состоит в том, чтобы убивать людей.
Когда лапша уже была готова, Фрэнк дал мне пластиковую вилку. Я взял вилку и, втянув в себя теплый солоноватый пар, поднимающийся над лапшой, принялся за еду. Но тут мне пришла в голову мысль:
— А ты будешь убивать людей после того, как послушаешь Колокол Спасения? — спросил я у Фрэнка с набитым ртом.
— Не знаю, — ответил он. — Наверное, у меня нет другого выбора. Да и не было никогда. Это просто необходимость. Я должен убивать для того, чтобы жить. И то, что я вены себе резал, и то, что оттяпал этому лебедю голову и выпил его кровь, — все это тоже по необходимости. Если мозг и тело большую часть времени бездействуют, то человек, даже маленький ребенок, очень быстро впадает в маразм. Кровообращение в мозгу замедляется, совсем, как у кота в эксперименте с электрошоком — к тому моменту, как он окончательно потерял аппетит, у него от стресса кровь в мозгу почти не двигалась.
