Вслед за причастными магии в пока ещё бескровную битву вступили самые злоязыкие и изворотливые умом. На ходу слагались песни-хулы, песни-оскорбления, отнимающие у не умевших разбить зложелания ответным словом воинскую удачу и доблесть. Меж двумя войсками перелетали, когда сталкиваясь, когда отклоняясь от цели, а когда и метко разя, отравленные дротики слов. В оскалах блестели зубы; кто-то отступал, посрамлённый.
Я не слишком прислушивалась к ритуальной перебранке. Я молила солнце скорее завершить свой дневной путь, поспешить на отдых, что ждёт за дальними холмами. Воины, отряжённые мне на защиту, цедили сквозь зубы одобрительные замечания. Они почти подпирали меня локтями, окружив плотным кольцом. Я же чувствовала себя невыразимо далёкой от этих людей, чей путь был или хоть казался им долог; мой же завершится с закатом, который я так торопила.
Когда смолкли последние глумления спорщиков и слышались одни лишь отдельные возгласы, стали выкликать для поединков самых доблестных и великих с обеих сторон.
Две колесницы отделились от ровного, словно уверенной линией начерченного ряда. Устремились, сближаясь, навстречу, чтоб остановиться ровно между войск. Та, что принадлежала неприятельскому герою, сделала, красуясь, круг, промчалась мимо приветственно потрясающих оружием вражеских воинов. Возница вдохновенно управлял парой великолепных скакунов, и издали любому, кто хоть немного разумел в конях, то бишь каждому разумному и зрячему, легко было оценить и стать, и выездку, и мастерство управления.
Ловкий возница легко пробегал по упряжи и обратно, вставал на дышло и проделывал множество похвальных приёмов. Колесница горела, блеском соперничая с солнцем, и выигрывала у небесного соперника, не могшего прорвать строй туч. Бока её были сплошь иззолочены и украшены кораллами, на подперсьях у коней висели целые гроздья голов тех, кого поборол их владелец. Сам же воин, выпрямившись во весь гигантский рост, зычно выкрикивал оскорбления сопернику, нимало не сомневаясь в благоприятном для себя исходе поединка.
Соперник же его был чужд пустой похвальбе. Возница его, опустив поводья, предоставлял другому право хвастаться умениями, а воин спокойно ожидал схватки, сложив на широкой груди обнажённые по локоть руки в широких браслетах. Поединщика с нашей стороны узнать мне было несложно, и грудь сковало в тесный доспех страха.
Так велик и могуч был соперник, сказывают, величайший воин в стане врагов, с отроческих лет не знавший поражений. Не проигрывал и Фэлтигерн… но случись этому нынче, проиграна будет вся битва. А солнце по-прежнему высоко…
Битва
Мысль о волшебном мече несколько утишила мои страхи — ненадолго. Оружием выбраны были копья.
— Что он творит, самонадеянный глупец?! — шипела я, вне себя от вызванной страхом ярости, к молчаливому изумлению телохранителей. Едва ль ждали они от госпожи своей столь непочтительного отношения к супругу и королю.
— Не бойся, госпожа. Король наш могучий воин, — решился возразить кто-то.
— О, не сомневаюсь в этом! — ответила желчно. — Однако противник его, кажется, и не человек вовсе! Разве способна земная женщина породить такое чудовище? Да ведь он, верно, с дом величиной! А что его копьё? Не целую ли сосну он обстругал, чтоб использовать как оружие? Обычным-то копьём, полагаю, он чешет себе спину, а дротики приспособил как зубочистки! И такого-то зверя вознамерился побороть мой благородный супруг? Самолично, вместе того, чтоб разменять одну жизнь? Тем самым первым же поединком поставить под угрозу исход всего сражения? О, право, в этот миг мне сделалось страшно умирать! Как оставлю Эрин на попечении подобного безумца? Мудрый Анвира, внуши толику разума своему воспитаннику! сыщи ему разумную жену, достаточно сильную, чтоб умела смирять безрассудные порывы супруга!
Спутники недоумённо внимали этой гневной речи. Я вздохнула, досадуя на несдержанность.
— Закройте мне глаза, не желаю видеть перед смертью гибель самого смысла, — промолвила я, отворачиваясь.
Человеческое море рокотало и колыхалось; тысячи глаз устремлены были туда, где стакнулись два избранных воина. Слух, помимо сознания, ловил отдельные возгласы, но я упрямо не желала прослеживать за ходом поединка, имея мало надежды на победу короля, ибо противник его был поистине чудовищем среди людей. Душа моя не желала смиряться с бесславным итогом: Фэлтигерн не мог, не смел пасть прежде настоящего боя!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Воительница неженски грубой рукой потрясла меня за плечо.
— Госпожа! Обернись.
Кругом по-прежнему колыхался ровный гул, из чего я заключила, что схватка ещё не завершена, но обернулась, подчинившись роковой предопределённости. Суровая женщина-воин, верно, рассудила, исходя из своего разумения, что мне должно увидеть последний час короля и, как жене и королеве, достойно последовать за ним.
Что ж, я была готова — хоть поступить по обычаям. Порадовать воинов надеждой — пусть обманной, — в то, что жена стала верной спутницей любимому королю.
Однако всё оказалось не так, как твердило убеждение.
Оба соперника ещё держались на ногах, но, стоило им двинуться, как ликующее возбуждение пока несмело толкнулось в мою душу. Нетрудно было понять, что поединок почти завершён и исход почти предугадан.
Фэлтигерн разумно избегал ближнего боя, пропуская мимо себя сокрушительные по силе удары, принимая их скользящими, на излёте, чтоб не лишиться своего более лёгкого оружия. Не сумей он извернуться в первые мгновенья боя, вражеское копьё пробило бы его насквозь, как дичь вертелом. Много более лёгкий, моложе соперника, а оттого быстрей и выносливей, король кружением и обманными выпадами изматывал противника, которому всё сложней становилось орудовать тяжёлым толстым копьём, бывшим, верно, наподобие тех, которыми Фир Болг сражались с приплывшими от дальних островов Туата де Даннан.
Удары исполина сыпались всё реже, всё замедлялся замах, и Фэлтигерн, который казался даже бодрей, чем вступал в поединок, ловко пользовался участившимися брешами в обороне. Пока он осторожничал, не мог достичь торса противника, язвя не смертельными, но обидными ранами, которые, множась, ослабляли гиганта. Одна за другой отворялись порезы, с кровью выплёскивалась жизнь и мужество; великан уж припадал на обе ноги, алые черты испещрили предплечья и бока. Лёгкое копьё кружило, порхало, жалило осой.
Гул с нашей стороны ширился и рос, как приливная волна, с противоположной же стороны затихал низкий ропот ошеломлённых неудачей выборного бойца. Я поймала себя на том, что, поддавшись общему порыву, двигаюсь и кричу в лад.
Великан, измождённый многими ранами, едва поворачивался, как издыхающий медведь. Оружие его с трудом отрывалось от земли, широкий наконечник путался в траве, проводя полукруги борозд.
Фэлтигерн двигался играючи, скупыми и плавными движениями лесного кота.
Раз! — тонкое жало уязвило соперника под рёбра.
Два! — отклонило конвульсивный замах, ударило в грудину.
Три! — обведя коварным взмахом, вонзилось в основание шеи.
Гигант зашатался. Кровь выплёскивала из него толчками, целыми пригоршнями.
Четыре — копьё тонким деревцем вросло в землю. Великан тяжело рухнул на колени и завалился вбок.
Взблеск стали — и нечеловечески огромная, с котёл величиною голова отделилась от исполинского тела. Фэлтигерн за длинные волосы вздел её, истекающую кровью, сам залитый ею, и многотысячная толпа на мгновение смолкла, чтоб с возросшей силой ответить криком.
— Жив… Жив! — безостановочно повторяла я, стискивая руки.
Назначенные Фэлтигерном защитники благосклонно взирали на ликующее волнение королевы, словно я была их дитя, выношенное, вскормленное. В наивности своей они полагали, что я веду себя, как должно любящей жене, не подозревая, что радость, охватившая меня, мало причастна к любви женщины и мужчины.
Последовало ещё несколько поединков, уже не имевших ни для меня, ни для исхода битвы в целом судьбоносного значения. Даже поражения наших избранных воинов уже не повлияли бы слишком на боевой дух после столь поразительно лёгкой победы короля над звероподобным противником. Для меня эти одиночные сражения были хороши тем, что, пусть немного, отсрочивали битву, приближая закатный час. Ладонь моя уже сроднилась с узорами на роге Дикой Охоты.
