Но что делать потом? Молчать, как этого мальчишку, его не заставишь. Пригрозить убить? Глупее не придумаешь: Ризи может и не испугаться, а убивать его взаправду — все равно что заранее сообщить врагу, что знаешь его планы. Этим только спугнешь тех, кто должен думать, будто им все сходит с рук. Даже свалить это убийство на шеважа — не выход. Тогда никто не узнает, что Фокдан мертв. Ведь Норлан получил приказ из уст Ризи и понятия не имеет, кто еще должен об этом знать. Значит, его «подвиг» останется не вознагражденным. Не будет же он рассказывать каждому встречному, пусть даже в замке, о том, что собственноручно убил собрата по оружию. Пока еще подобное среди обыкновенных виггеров не приветствуется. А потому сейчас важно, чтобы все думали, будто Фокдан действительно мертв. Его выдуманная смерть кому-то развяжет руки и заставит потерять бдительность. И если он тем временем будет поблизости, вот тогда-то, глядишь, все и встанет на свои места. Нет, не стоит возвращаться на заставу. Мертвые не должны оживать сразу после похорон. Лучше ему исчезнуть, затеряться среди таких же покинутых душ, как и он, испить чашу предательства до дна, а уж там поглядим, чья возьмет…
Теплее стало лишь под вечер, когда он вышел на опушку леса и увидел впереди заветную степь, отделявшую Пограничье от Вайла’туна. Здесь ему предстояло определиться с тем, куда двигаться дальше. Собственно, решение было принято еще по пути. Правда, вышел он несколько в стороне от того места, куда направлялся, но Фокдан по этому поводу не переживал: отныне спешить ему было некуда. Главное — успеть до ночи, чтобы не пугать мирных людей своим внезапным появлением.
Он взял влево и отправился вдоль опушки, прячась за кустами орешника и перебегая из одного укрытия в другое. По разговорам виггеров в отряде он понял, что за Пограничьем в последнее время установлено наблюдение. Никто, конечно, не верил, что шеважа дерзнут выйти из леса в степь, однако мерами предосторожности пренебрегать не стоило. Так что сейчас, вполне вероятно, за ним тоже может вестись слежка, а потому стоит быть осторожнее и не обольщаться видимой безлюдностью.
«Довольствуйся малым», любил повторять Шиган, воспитывая сына в строгости и скромности. Эти слова вспомнились Фокдану сейчас, когда на него налетел порыв степного ветра и донес пряный запах мокрой после недавнего дождя пожухлой травы. Фокдан непроизвольно улыбнулся и замедлил шаг. Умереть он всегда успеет. Главное — пока он наперекор всему жив и способен радоваться даже таким мелочам, как свежий ветер и скорое наступление зимы, лишенной запахов, за которой когда-нибудь снова последует жаркое, наполненное ароматами цветов лето. Хорошо, что он догадался о замыслах Норлана, а не то лежать бы ему сейчас рядом с тем малолеткой-шеважа, которого смерть подстерегла на поляне посреди ночи так внезапно, что он, судя по застывшему на грязном лице изумлению, ее даже не признал.
Фокдан осмотрел его под утро, когда Норлан еще крепко спал, и обнаружил, что орудием убийства послужил довольно странного вида нож с тонким лезвием и слишком короткой для руки, но тяжелой, похоже, костяной рукояткой. Вероятно, он предназначался именно для метания. Ни виггеры, ни тем более шеважа подобными не пользовались. Дикари вообще со всем железным расставались крайне неохотно. А уж такой нож наверняка не поленились бы извлечь из горла жертвы и прихватить с собой. За них это сделал Фокдан. Теперь нож торчал у него из-за пояса и был его единственным оружием. Может, с арбалетом так легко прощаться не стоило, но зато есть надежда, что он заставит Ризи поверить в придуманную Норланом сказку. Отобрать у парня меч Фокдан тоже не мог: Норлан должен был вернуться целым и невредимым, без видимых потерь. Жаль, что убитый шеважа оказался безоружен. Тоже, кстати, необъяснимое обстоятельство. Если его обобрали раньше Фокдана, то почему оставили нож в горле? А если Фокдан первым нашел его, то тем более удивительно, чтобы дикари смело разгуливали поблизости от своих заклятых врагов даже без лука. Нет, что-то явно неладное творится в старом добром Торлоне…
Вот бы знать, послушался Локлан его советов и послал ли гонцов или хотя бы весточку на все заставы Пограничья с предупреждением о надвигающейся угрозе? Если нет, если поленился или не стал спорить с Ракли, то теперь уже поздно. Он, конечно, и сам мог бы сейчас свернуть с намеченного пути и попробовать пробраться хотя бы на те заставы, местоположение которых знал наверняка, но это могло обернуться для него напрасной жертвой. Во-первых, он бы наверняка опоздал. Если гонцы не отправились в дорогу в тот же день, когда он разговаривал с Локланом, они тоже опоздали. Тогда хорошо еще, если кто-нибудь из уцелевших добрался до Вайла’туна, как добрались в свое время они, еле живые, опозоренные бегством и никому, по сути, не нужные. А во-вторых, для него это означало бы полное крушение планов и верную гибель, на сей раз по-настоящему, поскольку там наверняка есть кому донести о его возвращении «из царства Квалу» все тому же Локлану или его отцу.
Нет, правым окажется тот, кто понимает, что грядут большие перемены и что отныне для вабонов, а тем более виггеров, единственным верным лозунгом становится недопустимое прежде выражение «каждый за себя». Кто же это сказал? Эриген? Да, кажется, молва приписывает эти «неправильные» слова ему, изгою, предавшему своего друга, великого Дули. Вправду ли он их говорил? Вправду ли был негодяем и предателем? Отец почему-то считал иначе. Отец… Он вообще был человеком странным, если не сказать больше. Превосходный воин, он никогда не кичился своим искусством и легко мог отдать победу в учебном поединке любому, кого но одному ему понятной причине считал более достойным. Он вообще старался избегать споров. Вероятно, поэтому к его словам всегда прислушивались. Фокдан чувствовал даже, что если бы во главе заставы стоял не Граки, на его место был бы единогласно избран Шиган. Это было удивительно. Довольствуйся малым… В отличие от многих других мудрых воинов, старейшин и проповедников, его отец всегда мог подтвердить свои слова собственным примером. За это его уважали все, даже те, кому многие его высказывания могли прийтись не по душе. Таким он был человеком. II Фокдан очень хотел походить на него. Во всем. Глядя на отца, он даже начал сбривать волосы, густые и вьющиеся, еще в юности, чем позабавил родню и соседей. Однако от однажды принятого решения не отступился, и теперь его примеру следовали многие виггеры, наивно полагая, будто сверкающая, как яйцо, голова призвана наводить страх на волосатых дикарей.
Согласившись отправиться вспять, то есть вернуться на пепелище уже давно ставшей ему родной заставы, Фокдан в душе лелеял надежду все-таки отыскать тело Шигана и не только отдать сыновний долг, но и хотя бы отчасти успокоить кровоточащую совесть. Ведь он как сын должен был остаться с отцом, защищать его и, если надо, погибнуть в последнем бою. Но, когда началась та ужасная огненная осада и он по зову сердца бросился на знакомый голос, призывавший обезумевших от страха эльгяр строиться в шеренги и передавать из колодца ведра с водой для тушения расползающегося во все стороны пожара, тот же голос отдал ему, как всегда, внятный, но оглушительно тихий приказ: во что бы то ни стало бежать с заставы, возвращаться в Вайла’тун, предупредить всех, кого он встретит, о надвигающейся из леса угрозе и, если заставу не удастся спасти, идти к «верным людям». Именно туда Фокдан и держал сейчас путь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
