случилось? – спросил Георгий, пытаясь держать себя в руках.
– Ой, хорошо, что вы вернулись! Мальчик ваш плачет. Уже давно. Я вот звоню, звоню, а супруга ваша дверь не открывает. Не дай бог, что случилось. Я уж собиралась милицию вызывать, – объяснила соседка.
– Да, спасибо за беспокойство, – кивнул Георгий.
Дверь он открыл не с первой попытки – руки тряслись. Кинулся в детскую, где заливался плачем маленький Антон. Он покраснел, весь трясся. Георгий взял сына на руки и начал успокаивать. Искал бутылочку с водой, со смесью, гадая, чего он хочет – пить, есть? Под рукой ощутил тяжелый от мочи памперс.
– Аня, Аня, ты где? – Георгий зашел в спальню, но жены там не было. Она, скрючившись, поджав колени к животу, обняв себя руками, лежала на диванчике в комнате, считавшейся рабочим кабинетом.
– Аня, почему Антон плачет? Ты его кормила? Что происходит? Почему ты лежишь здесь? Ты меня вообще слышишь? – Георгий из последних сил старался говорить спокойно, хотя хотелось кричать не меньше, чем Антону. – Где бутылочки? Соседка говорит, Антон давно плачет.
Аня не отвечала. Георгий видел, что она не спит, просто лежит, уставившись в стену. Тогда он сорвался, хотя не должен был. Обязан был вспомнить и эту позу, и этот застывший взгляд. Сколько раз он точно так же лежал на кровати, в детском доме после смерти родителей? Сколько раз обнимал себя, чтобы хоть как-то успокоиться? Но в тот момент он думал не об этом. И не об Ане. Хотел лишь одного – успокоить сына. Тот, оказавшись на руках, уже не кричал, но все еще всхлипывал. Тогда Георгий закричал, что Аня – не мать, раз так себя ведет. Что ей наплевать на собственного ребенка, раз она довела малыша до такого состояния. Неужели в ней нет хоть какого материнского инстинкта?
– Выходит, нет, – спокойно ответила Аня.
– Зря я на тебе женился. Ты эгоистка. Тебе нельзя было рожать ребенка, – закричал Георгий.
– Значит, зря. И да, нельзя, – опять согласилась Аня, не делая ни малейшей попытки встать и успокоить Антона, который от крика отца опять начал плакать.
– Встань немедленно. Возьми себя в руки. Даже животные сначала думают о детенышах, а потом о себе. Ты хуже животного, – заорал Георгий.
– Значит, хуже, – ответила Аня, не повернувшись от стены.
Георгий не знал, как реагировать. Его колотило от гнева. Он пошел на кухню, все еще пытаясь успокоить Антона. Кое-как разбавил смесь, покормил сына. Поменял ему памперс. Долго искал не пойми куда завалившуюся соску. Мог думать только о соске, которую непременно нужно найти. Наконец нашел – под матрасом детской кроватки. Помнил, что бегал обдать ее кипятком. Помнил, как ставил чайник, ждал, когда закипит, и несся с этой соской назад, в детскую. Когда Антон успокоился и уснул, Георгий хотел вернуться к жене – поговорить, но так и не нашел в себе сил. Уснул в детской на диванчике. На следующий день позвонил и вызвал на помощь тещу. Еще раз услышать истошный плач сына, на который прибежала соседка, он бы врагу не пожелал. Испугавшись, что Антон так трясется, так долго не может успокоиться, Георгий нанял частного врача с прекрасными рекомендациями. Да, для собственного успокоения. Хотел знать, что, пока он на работе, с его сыном ничего не случится. И даже если жена будет лежать, уткнувшись в стенку, о малыше позаботятся, соблюдая все рекомендации врача.
Теща, которую Георгий до этого видел всего один раз на свадьбе, без конца что-то пекла, жарила, парила. Внука кормила только домашней едой, никаких банок. Перетирала, смешивала. Радовалась, когда Георгий купил блендер, пароварку, маленький, буквально на чашку, миксер.
– Ой, так это ж ничего не надо делать, – удивлялась восторженно теща. – Оно само так крутит, что в пыль перетирает. Я ж могу теперь Антоше мяско подмешивать в кашу.
– Посоветуйтесь с врачом, – говорил строго Георгий.
– Так я ж уже. У меня все расписано. Питание – завтраки, обеды, полдники, ужины. Как же ж я без доктора? – восклицала теща и показывала тетрадку, где врач расписала график кормления на каждый день недели. Наверное, этого он ждал от Ани – благодарности, заботы. Но теща не передала этих качеств своей дочери, не научила. Она будто чувствовала, чем и его, Георгия, порадовать – пекла вкуснейшие пирожки с капустой и яйцом, которые он так любил. Обычно дети любят с яблоками, а он такие – с капустой, яйцом и зеленым луком. Она же делала ему на завтрак запеканки. Не сырники, а именно запеканки. И омлет не на сковороде, а в духовке. Как в детском саду. Георгий помнил детский сад, в который ходил, когда был обычным ребенком. Не детдомовским. И в детском саду ему нравились запеканки со сгущенкой и кубик омлета – пышный, с поджаристой корочкой сверху. Не омлет, а кусок торта.
Аня понемногу начала приходить в себя. Со слов тещи, играла с Антошей, кормила его, гуляла. Но когда бы Георгий ни вернулся с работы – а он тогда старался это делать в разное время, чтобы проверить обстановку в доме, – с Антоном всегда была бабушка. Теща, как могла, оправдывала дочь.
– Она хорошая, добрая. Надо потерпеть. Ничего, все наладится, – твердила она. – А я вот курник сделала. Положить кусочек?
И Георгий, съев курник, соглашался – надо потерпеть. Наладится. Но не налаживалось.
Психолог говорила, что дети, лишенные родительской ласки, эмоционально обделены. Не знают или не позволяют себе сильные чувства. Они или защищаются от них, или убегают – просто потому, что боятся сделать больно, прежде всего себе. У них нет людей, которые их любят абсолютно, примут любыми. Они боятся предательства, лжи, обмана, поэтому стараются не сближаться с другими людьми – у них нет друзей, только приятели или коллеги. В семье тоже не приняты близость и откровенность. Да, это так. Георгий не мог рассказать Ане, о чем думает, что чувствует, что его беспокоит и тревожит. Она была его женой, но не стала близким человеком. И не стремилась им стать.
Теперь он пожинал плоды своего прошлого. Когда спрашивал у Антона, как дела, тот отвечал: «Хорошо». Но они ни разу не поговорили откровенно. Георгий знал, что сыну это надо, тот нуждается в разговоре, хочет многое обсудить, но так и не дал ему ни малейшего шанса на хоть какую-то близость, откровенность. Ведь для этого он должен был рассказать сыну, что волнует лично его, чем болит его душа. Откровенность предполагает взаимообмен, в одну сторону это не работает.
– Это так не
