– А у тебя? – усмехнулась Люся.
Гришка задохнулся и еще долго что-то вопил, но она его не слушала.
Рассчитывать на него она больше не могла. Рассчитывать придется только на себя.
На следующий день она поехала к маме.
– Люсенька, я все для тебя сделаю, – заплакала та. – Но ведь отец? Ты же понимаешь…
Люся понимала: шел очередной запой, мать вытаскивала мужа из страшной зловонной пропасти, и на дочь ее просто не хватало.
– Лена, ты бы родила? – спрашивала Люся у подруги.
– Я бы точно родила, Люсенька. Но я – это я, а сейчас решать надо тебе. К тому же я на четыре года старше, а это очень много.
Лена еще говорила, что Люся с малышом вполне может жить у нее, вдвоем легче, да и за квартиру платить не надо, что летом они возьмут ребенка на дачу и наверняка справятся безо всякого Гришки.
Ребенка Люся не оставила: на Гришку никакой надежды, отец пьет, а Лена все-таки чужой человек, и загружать ее своими проблемами нельзя. При этом Люся полностью отдавала себе отчет, что Гришка на ней обязательно женился бы, решись она рожать, вернее, она женила бы его на себе. Все-таки законченным подонком он не был и ее беременную не бросил бы.
Ребенка Люся не оставила, она готовила Гришке еду, обсуждала с ним, какой стиральный порошок купить и какая у него стерва-начальница.
Обсуждала до того вечера три месяца назад, когда Гришка взял в руки ее пальцы, погладил их, поцеловал и признался, глядя ей в глаза:
– Ты знаешь, я часто думаю, что наш сын мог бы уже скоро родиться…
Сначала Люсе показалось, что она ослышалась. Гришка, который утверждал, что они «еще не встали на ноги», ждал от нее сочувствия и жалости. Он любил, когда его жалели и утешали. Интересно, что она должна ему сказать? Ты не расстраивайся, Гриша, у тебя еще будут детки? Если я не смогу родить, других баб навалом?
В глазах у него стояли самые настоящие слезы.
– Уходи, Гриша, – устало произнесла Люся.
Он до сих пор донимал ее звонками и не понимал, «почему она так жестоко с ним поступила».
Поезд уже тормозил, Люся увидела одиноко стоявшего на платформе мужчину, не сразу узнала Ивана и отчего-то испугалась. Если бы с платформы можно было спуститься, не проходя мимо него, она бы, наверное, так и сделала, но спуск был всего один, и Люся пошла ему навстречу вдоль тронувшейся электрички.
Она хотела кивнуть как можно равнодушнее, но он, сразу выхватив ее взглядом из небольшой толпы пассажиров, шагнул ей наперерез и остановился, не давая пройти.
Они так и стояли молча, пока он не перехватил у нее сумки, довольно увесистые, и не буркнул:
– Давай сюда.
С той минуты, когда он увидел, как она обрадовалась ему около деревенского магазина, с ним что-то произошло. Он бросил тогда дураков-соседей, которые вечно не могли что-то поделить, и пошел за ней в некотором отдалении. Ему хотелось, чтобы она обернулась, хоть он и боялся выглядеть дураком. Она не обернулась, и он шел за ней до самого поселка. Наблюдал, стоя за кустами, как она гонялась за бабочкой, а потом рвала цветы. Говорил себе, что ничего путного из всего этого не выйдет, ему и без нее неплохо, а с ней наверняка будет хуже, но не уходил, как будто она тянула его на веревочке.
И потом несколько раз проходил по дачному поселку, хотя никаких дел у него там не было. И сегодня уже два часа являлся к прибытию очередной московской электрички, всякий раз говоря себе, что если ее там не окажется, больше он ждать и искать ее не станет, но понимал, что искать и ждать будет, и даже придумывал предлог, как узнать у Демидовых ее координаты. Только придумать не получалось.
Иван злился на себя, и хотел стряхнуть совершенно ненужное наваждение, и напоминал себе, что жил же он раньше без нее, и хорошо жил, работал, и женщины у него были, и рыбалка в редкие выходные. Хорошо будет, если она не приедет ни сегодня, ни когда-то еще, а если приедет, пусть окажется, что она замужем, и он, Иван, совершенно ей не нужен.
Когда он увидел ее на платформе, какую-то новую, испуганную и жалкую, он уже ничего себе не говорил, он и обрадовался, и испугался чего-то, и сердце застучало так сильно, что стук его смог заглушить только грохот уходящей электрички. Теперь он боялся только одного: что она замужем и он ей совершенно не нужен.
Иван зашагал, не оглядываясь, и Люся поплелась за ним. Гриша всегда пропускал ее вперед.
– Ваня, – позвала Люся через несколько минут, – не спеши, я за тобой не успеваю.
Ему не нравилось, когда его называли Ваней, он предпочитал строгое Иван. Вернее, все остальные должны говорить ему «Иван», все, кроме нее.
Он остановился, пожал плечами и виновато улыбнулся, и тогда Люся поняла, что отныне все в ее жизни будет хорошо. Все и всегда. Она засмеялась и прошла вперед.
Сзади послышался шум машины, Иван, перехватив сумки в другую руку, пошел чуть сзади и правее, как будто защищал ее и от машины, и от другой возможной опасности. Раньше никто Люсю не защищал, и она не знала, как это приятно.
– Не запирай дверь, – из кухни крикнула Лена Сергею, собиравшемуся задвинуть щеколду.
– Почему?
– Люся должна прийти.
Он открыл дверь на крыльцо, критически всмотрелся в темноту и предложил:
– Позвони ей, узнай, когда приедет. Я ее встречу.
– Не надо. Она гуляет.
Он смешно выпучил глаза, и Лена засмеялась:
– Она гуляет. С Иваном. Иди, чай готов.
– С каким Иваном? – Сергей опять закрыл дверь и уселся за стол. Ему не понравилось, что подруга жены гуляет с кем-то, о ком он ничего не слышал. Он уже привык нести ответственность за женщин в этом доме, и на Люсю эта ответственность распространялась тоже.
– С нашим участковым. Помнишь, мы с ним разговаривали? Тогда… – ей не хотелось вспоминать о том, что случилось с ней и с тетей. – Он еще к нам заходил потом, как раз, когда Люся была.
– Ты мне ничего не говорила.
– К слову не пришлось. Он пробыл всего две минуты.
– Она видела этого Ивана две минуты и теперь отправилась с ним гулять? Ночью?
Лена пожала плечами, а подошедшая Елизавета Александровна улыбнулась:
– Браки заключаются на небесах, не нам об этом судить. Иногда и двух минут достаточно, чтобы разобраться в человеке. А иногда и десяти лет не хватает…
– Люся сказала, Пожидаева замгенерального назначили вместо Нонны.
– Это хорошо или плохо? – спросил Сергей, а тетя, наливавшая себе чай, внимательно на нее посмотрела.
– Хорошо, – решила Лена.
Лучше Нонны заместителя генерального все равно никогда не будет.
– А еще Люся рассказала, что нашли тех, кто прибор похитил. Представляете, они хотели его за границу продать.
– Что же тут странного, – пожал плечами Сергей. – Промышленный шпионаж существовал, существует и будет существовать.
– Кто они? – поинтересовалась Елизавета Александровна. – Кто злоумышленники?
– Люся толком не поняла. Фээсбэшники с Марк Семенычем разговаривали, а не с ней, а то бы она все выспросила. В общем, навел этих… шпионов Лева Липавин, заместитель Пожидаева. У него брат в политике крутится, одно время даже в городскую Думу избирался. Лева протрепался про приборы брату – Липавин вообще хвастун, брат еще кому-то, вот прибор и украли. Но к самой краже, как Люся поняла, Липавин не причастен.
– А про убийства что-нибудь выяснили? – Сергей так до сих пор и не понял, за что могли убить мальчишку-программиста, который наверняка не видел никого из заказчиков прибора. Охранника – это понятно, ему кража наверняка и была заказана, и он мог выдать подельников.
– Не знаю.
Ей очень не хотелось говорить про убийства.
Говорить про убийства было страшно.
Июнь, 9, суббота
Ира смотрела на горящие окна соседнего дома. Окон было практически не видно, только крохотные веселые огоньки просвечивали сквозь густую листву деревьев. Она уже давно стояла в полной темноте, почти не двигаясь. Как она ненавидела этот дом! И хозяев его ненавидела много лет. Пожалуй, сколько себя помнит.
Они были совсем другими, непохожими на ее собственных маму и бабушку. Они никогда не ругались, не орали друг на друга, как мать и бабушка, и от этого казались Ире какими-то ненастоящими. Она, правда, много позже, уже взрослой, подобрала определение: лицемеры. Демидовы любили шутить, но никогда не высмеивали соседей и знакомых, а когда маленькая Ира отзывалась о ком-то не лучшим, с их точки зрения, образом, укоризненно молчали, как будто ее не слыша. Иру это страшно бесило, ведь говорила она истинную правду и копировала дураков-соседей талантливо. Никто не смеялся, даже Ленка, и Ира почти заболевала от ненависти к чертовой семейке и обещала себе никогда больше сюда не приезжать, но все равно приезжала.
Ира даже сейчас не понимала, почему ее так тянуло к этим людям и к Лене, с которой ей было совсем неинтересно. Она ненавидела Лену, пожалуй, с самого первого класса. Демидова была единственной, кто не завидовал красавице Ире. Ира росла прелестным ребенком, знала это и отсутствие восхищения воспринимала как прямое оскорбление. Талька тоже не стремилась попасть к Ирине в подружки, но по крайней мере понимала, что та ей не ровня.
