А Ниночка всё дальше и дальше. И вот прошли они луг и стали с горочки спускаться. А внизу, под горочкой-то, река. Страшно стало Лизавете, но молчит, следом идёт. Слыхала она, что нельзя будить тех, кто лунной-то болезнью страдает, иначе нехорошо может быть – то сердце разорвётся от страха, то дурачком станется. Вот пришла Ниночка на берег. А Лизавета в камышах спряталась, что по берегу росли, и глядит. И тут видит она, как из воды на берег девушки выходить стали. Все как одна в длинных сорочках, ровно из тумана сотканных, волосы по плечам распущены, все босые. Мамочки мои, страх какой, сынок! Лизавета глазам не верит, ущипнула себя за ногу – больно, не спит, знать.
А девушки никуда не пропали, окружили Ниночку и вроде как знакомы они с ней давно, принялись её обнимать да целовать, и та им рада, щебечет что-то. Прислушалась Лизавета. Одна девица, что из воды-то вышла, и говорит:
– Маменька твоя не спала вроде нынче, как мы постучали, так в окошко и выглянула. Да мы туманом растворились, не заметила она нас. Не пошла ли она следом?
– Нет, – Ниночка отвечает, – Нет за мной никого. Одна я пришла. Давайте лучше веселиться.
Тут луна из-за туч вышла, озарила всё бледным светом, а девушки радуются, в ладоши захлопали, стали хоровод водить, да на ветвях, что в воду спускаются, качаться. И Ниночка с ними. Лизавета сидит в укрытии своём, не знает, что и делать ей. Показаться да Ниночку увести, а ну как дурочкой останется девка? Тут сидеть, – дак как бы до беды не дошло.
А пока она эдак-то размышляла, девушки вовсе близко подошли хороводом своим. И видит тут Лизавета, среди тех девушек – Тонька Лошамина, что на соседней улице жила, да только уж лет тридцать, как утонула. Ещё сама Лизавета тогда в девках бегала. Столько лет минуло, а Тонька всё та же, какой и была. Ох, Господи! Да нешто это всё топлячки? Не выдержала тут Лизавета, перекрестилась да и выскочила из камышей.
Зашипели на неё утопленницы, будто на сковороду раскалённую воды плеснули, попятились. Она, вишь, Лизавета-то, молитву читать принялась, тем не по духу это пришлось. Попрыгали они все в воду, как и не было их. Только рябь по реке пошла. И луна тут же скрылась снова за тучами, темно стало. Схватила Лизавета Ниночку за руку и домой потащила. А та, как дурная сделалась, то хохочет, то рыдает навзрыд – не остановить. Так до самого дому и бежали. Еле успокоила Лизавета дочку дома. Водой святой спрыснула, та и присмирела.
Что делать? Нечисто дело. А в деревне и храма не было. С утра отправилась Лизавета вместе с Ниночкой в соседнее село на службу. Отстояли службу, после к батюшке подошли, так, мол, и так, вот что творится. Батюшка Ниночке велел сорок утренников причащаться ходить. А матери велел псалтирь читать да акафист Богородице, дочку вымаливать. Так и стали делать. Вроде отошла Ниночка, повеселела.
Прошло сколько-то. Лето наступило. Тут пришла пора сено косить. А нашенские все на тот берег обычно переправлялись, там луга заливные, трава высокая да густая. Лизавета с Ниночкой уж больно любили своих козочек. До чего любили, ну ты что! И вот решили они лакомства, значит, им заготовить, траву посочнее да повкуснее накосить. Ну, сели на свою лодочку, да и поплыли. Накосили там травы. Давай перевозить на этот берег. Раз переправились, другой, а на третий и перевернулась лодчонка иха.
То ли перегрузили они её, то ли что там вышло, не знаю того. Лизавета говорила, что не было перегруза, а попали они в воронку, водоворот то бишь. Лизавета та сразу из воды вынырнула, а Ниночка нет. Стала Лизавета нырять, и в конце концов сумела таки дочку вытащить. Поплыла она с ней, было, к берегу, там уж люди нашенские собрались, навстречу лодку снарядили, торопятся помочь. И тут вдруг Ниночку с силой под воду потянуло. Так сильно, что не смогла мать её удержать. Разжались её пальцы и ушла Ниночка на дно…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ой, что было, сынок, како горе! Мужики ныряли, не нашли Ниночку. После уж, как понятно стало, что нет её уже в живых, багром стали искать, да тоже без толку. Так и утонула Ниночка. Утянули её утопленницы на дно. Почему так говорю? Да шептались опосля люди, будто, когда Ниночка в последний раз над водой показалась, то увидели, как несколько рук поднялись из воды и оплели девчонку, тут она под воду и ушла, да больше и не выплыла.
Лизавета с той поры сама не своя стала. Шутка ли, мужа потеряла, а теперь и дочери лишилась. Да того горшее ещё, что ни у того, ни у второго могилки даже нет, и поплакать прийти некуда, слёзы свои выплакать. И вот что стали люди замечать, Лизавета по ночам на берег ходить принялась. Говорили, утопленниц караулит, хочет упросить их, чтобы они и её забрали к себе, чтобы с дочерью быть, но не показывались они больше. Может и дождалась бы она их, и упросила в конце концов, да только нашли её однажды в избе, померла ночью, сердце, сказала фельдшерица.
С той поры в лунные ночи видят люди, как Ниночка к дому родному приходит, ходит кругом, в окошки заглядывает, смотрит подолгу. Остерегаются люди в полную луну рядом с их домом ходить. Мало ли. Вдруг ещё кого утянут утопленницы за собой.
Зло из леса
– Я ведь к тебе, Леонид, вот зачем зашёл-то, – дед Матвей прокашлялся и, пошарив в кармане, достал папироску, – Ты в деревне нашей новенький, правил наших, так сказать, не знаешь, вот я и хотел тебе подсказать. У нас тут всё по заведённому порядку идёт.
Я отложил в сторону кисть, которой красил калитку, ведущую в огород, и приготовился слушать деда Матвея. В деревне этой я и правда был новым жителем. Устал, знаете ли от городской суеты, и учитывая то, что работать я мог и удалённо, решил уехать на отдых, как говорил герой Грибоедова – в деревню, к тётке, в глушь. Выбрал место такое, чтобы и от города недалеко, но в то же время, чтобы лишних людей и шума не было.
И вот этой весной нашёл я такой домик. Мужик продавал. Говорил, мол, от бабки ещё он ему достался, да стоит без надобности, сам-то он с семьёй далеко от этих мест живёт, не наездишься. Сторговались, быстро всё оформили, и уже на майские праздники я приехал со своим скарбом, чтобы кой-чего подлатать да прибраться. Дом, в целом был на удивление крепок, если учитывать, что столько лет он простоял без хозяина. Интернет здесь ловил на ура, что меня весьма порадовало, и я, отправив руководству отчёт, принялся с удовольствием за домашние хлопоты. Тут-то ко мне и заглянул сосед, представившийся дедом Матвеем. Он долго болтал о том, о сём, наблюдая за тем, как я вожусь с делами, давал советы, а после и завёл вдруг непонятный разговор на тему моего прибытия в деревню.
– Ну любят старые люди учить жизни, чего ж обижать старика, пусть выговорится, ему и поговорить-то особо не с кем, один живёт по его словам, – решил я про себя.
А вслух сказал:
– Что за порядки-то, дед Матвей?
– Ты в общем, Леонид, как стемнеет, из дома лучше не выходи. Сейчас время наступило недоброе. Зимой-то всё же пореже случается всякое, хотя тоже в том году вон было. Приехали мужики с городу на рыбалку, да и сгинули. Один УАЗик ихнёй остался на берегу стоять да кострище потухшее. Утащил он их в лес.
– Да кто, он-то, дед Матвей? И почему сейчас время недоброе? – спросил я, удивляясь дедову рассказу. Уж чего-чего, но явно не таких советов новосёлу ожидал я от него услышать.
– А кто ж его знает, да только давно, до нас ещё подмечено, что зимой он-то ли в спячку уходит, то ли что, но не слышно его. А вот летом каждую ночь приходит он в деревню.
– Кто?
– Зло. Зло, что в лесу живёт. Никто его точно не может описать, каждому он по-своему кажется. Одни говорят, на чёрное облако он похож, другие, что на дерево корявое, третьи, что на человека высокого. Мне-то лично думается, что вовсе нет у него обличья, дух он. Древний, старый.
