Вера выскочила в коридор. Он по-прежнему вел к входной двери, и эта неизменность немного утешала. Не медля ни секунды, девушка двинулась вперед. И сразу же поняла, что рано радовалась. Двигаясь, она странным образом оставалась на месте. Добросовестно переставляла ноги и делала шаги, но это не приближало ее к цели ни на сантиметр! Наоборот: коридор удлинялся, дверь с каждым шагом удалялась и скоро превратилась в недосягаемую точку.
Где-то она уже слышала об этом, кто-то рассказывал… Света! Точно, Свету напугало то же самое! И что она сделала? Она помолилась, закрыла глаза и оказалась у двери. Вера замерла. Она не помнила ни одной молитвы. Вернее, никогда не знала. Зажмурилась и горячо зашептала:
— Господи, Боженька, пожалуйста, помоги мне выбраться!
И в этот момент из спальни, которую она покинула, донесся странный шорох. Вера дернулась от неожиданности, широко распахнула глаза и быстро обернулась, с испуга не удивившись тому, что стоит прямо у двери, возле самого косяка, как будто и не отходила от него ни на шаг.
В спальне определенно кто-то был! Никого не могло быть — откуда?! И тем не менее кто-то производил этот шелестящий звук. Хрусткий и слабый. Невесомый и жуткий. «Надо ли мне знать?» Но прежде, чем Вера успела ответить себе, ноги уже несли ее обратно.
На полу возле кровати, опрокинувшись на спину, лежал человек. Силился и не мог встать, беспомощно царапая пальцами пол. Царапанье ногтями по дереву — вот что производило этот тихий шепчущий, скребущий звук. Как загипнотизированная, Вера, приблизилась к лежащему. Встав рядом, пристально посмотрела на него сверху вниз. Человек казался смутно знакомым. Он смотрел прямо на нее, но не видел. Его глаза силились разглядеть что-то неведомое Вере.
Мужчина был страшно, невероятно истощен. Такую худобу Вера видела только в фильмах про узников немецких концлагерей. Темные впадины глаз, торчащие скулы, костистые скрюченные лапы вместо рук, зияющий, раскрытый в крике, на который не хватало сил, безгубый рот, оскаленные зубы.
— Кто вы такой? Как сюда попали? Что вы здесь делаете? — то ли спрашивала вслух, то ли думала про себя Вера. Человек не мог ответить, но ответа и не требовалось. Догадка острой иглой пронзила мозг.
Перед Верой был ее отец, Владимир Толмачев. Человек, которого она никогда не знала. Игрок и бездельник, пустивший под откос собственную жизнь и принесший столько горя близким. Пропавший однажды, и найденный в этой комнате, на этом самом месте. Умерший больше двадцати пяти лет назад, но все еще немыслимым образом существовавший где-то в запредельности, мучимый непонятно чем и кем, оставшийся, застрявший, жизнеподобный….
Вера отступила назад и закричала. Натужно, хрипло, безнадежно. Шарахнулась вон из комнаты, захлопнула за собой дверь, прижалась к ней спиной. Она задыхалась, руки ходили ходуном. Лицо пылало, глаза были словно маленькие горячие шарики. По щекам стекала влага — Вера поняла, что плачет. Плачет не от горя — от слепого, невообразимого ужаса.
Она стояла лицом к входной двери. Та опять была на своем месте — далекая, призрачная, недосягаемая. Вера закрыла воспаленные глаза и так — незряче, на ощупь, упрямо двинулась вперед.
К ее изумлению, буквально через минуту, как и должно было быть, она уткнулась лбом в деревянную поверхность. Коридор остался позади, Вера подошла к выходу из проклятого дома. От облегчения она застонала и стала нащупывать ручку. Напрасно. Ее не было.
Вера, подвывая от страха, стала бешено обшаривать поверхность перед собой. Не было не только ручки, но и самой двери. Стена — только гладкая стена без признаков выхода. Девушка обернулась — перед ней снова был коридор, впереди маячила дверь в спальню, которую она только что закрыла. За которой вяло шевелился в затянувшей его бесконечности измученный монстр.
Вера не понимала, где она. Одно знала точно: это не было доступное обычному человеческому пониманию место. Утроба, пришло ей на ум. Чрево, которое выносило и исторгло из себя нечто, забрав взамен ее, Веру.
Слезы лились и лились, бежали по лицу, оставляя соленые дорожки. Она поняла — сразу и бесповоротно — что ей не выбраться отсюда. Пространство и время потеряли свое значение. Она, как и ее отец когда-то, затеряна в этом сумраке. Как долго она сможет искать выход, плутая в комнатах и коридорах, которые будут удаляться, приближаться, петлять, удлиняться, заманивая еще глубже?..
Вера бесцельно закружила по дому: открывала и закрывала двери, которых становилось все больше, обходила коридоры, которые сворачивали к неведомым комнатам. Вглядывалась в окна, которые невозможно было выбить, как ни старайся, и в зеркала, где рядом с ней отражались колеблющиеся неясные тени.
Потолок над головой был то высоким, как в соборе, то почти касался макушки. Стены под дрожащими руками в некоторых местах проминались, становясь мягкими, влажными и отвратительно теплыми. Это было животное, нутряное тепло, дышащее и мягкое. А в следующую минуту стены становились просто стенами, твердо преграждающими путь к свободе.
Пол скользил, проваливался, делался вязким, превращаясь в густое месиво, потом снова оказывался обычным деревянным полом в обычной комнате. Или все это только чудилось Вере? Жило лишь в ее испуганном, измученном сознании?
Кого-то встречала она, и кто-то встречал ее, они сталкивались, как шары в бильярде, а потом проваливались каждый в свою бездну. Сколько времени прошло там, снаружи? Сколько минут, часов, дней, недель или, может быть, десятилетий она блуждала? «Главное, что я еще помню, кто я такая» — обожгла мысль. Ирина Матвеевна, помнится, сразу забыла. Однако той повезло — ее позвали и спасли.
«Но и меня тоже могут позвать! Есть человек, который все знает и хочет помочь! Он помнит мое имя и должен суметь вытащить обратно. Мне просто обязательно нужно его услышать!» Она изо всех прислушивалась, но вечность молчала. До Веры не доносилось ни звука. Она бежала все быстрее, и темные извилистые коридоры, как черные голодные змеи, уводили ее все дальше.
Глава 22
Паша медленно шел по единственной улице. Не мог отвести взгляд от толмачевского дома и, как завороженный, приближался к нему шаг за шагом. Тишина была стеклянная — опасная и хрупкая. Птицы не пели, собаки не лаяли, не возились в сору куры, не мычала Татьянина корова. Кроме Паши, здесь не было никого живого.
Скрипнула калитка, Паша пересек небольшой аккуратный дворик. Дверь закрыта. Заперта ли? Прежде чем подергать за ручку, он решил обойти дом по периметру, заглянуть в окна: если Веры в доме нет, то незачем заходить внутрь, тревожить то, что там притаилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
