Бесчисленное количество советов, предположений было сделано со стороны русских, и Кутузов, слушая все советы и предположения и не высказывая своего мнения, которого и не было, предоставил делать то, что показывала необходимость, то есть отогнуть левое крыло и укрепить его, насколько можно, на преобладающих высотах. Высоты эти были справа налево: 1) Горки, Раевский курган, Семеновская деревня и курган перед Утицею. Одно, что знал Кутузов, умевший прислушиваться к смыслу событий, это было то, что надо дать сражение (надо, хотя и неразумно), что надо выиграть сражение и что для того, чтобы его выиграть, надо быть убежденным, что мы его выиграем, и быть убежденным, что бы ни случилось, что оно выиграно.[1037]
Несмотря на ту решительность, с которой Кутузов, принимая командование войсками, отдалил от себя всех советчиков, как он называл всех влиятельных особ, которые могли мешаться в дела, он долгим опытом своим знал, что армией никогда не управляет и не может управлять один человек, что одинаково вредно и изобилие советчиков и недостаток в них, и[1038] он не боролся против советчиков и предоставлял им придумывать, раздумывать, интриговать, спорить.
Начальники частей: Барклай, Багратион, Платов — делали свое, штабные: Бенигсен, Толь, Ермолов, Кутайсов, Гартинг — делали свое: спорили, обманывали друг друга, и Кутузов знал, что это не могло быть иначе и что из этих споров и обманов вытекает то самое, что должно быть. 24-го Барклай и Багратион думали еще, что Шевардинский редут есть часть позиции, и никто их не разуверил в этом, и 25-го Тучков был передвинут в засаду на старую Смоленскую дорогу без ведома Багратиона и вновь передвинут из засады на курган Бенигсеном без ведома Кутузова. Дивизия принца Евгения Виртембергского была двинута справа налево без ведома[1039] Барклая. Когда они узнавали про эти противуречия и путаницу, Кутузов только спокойно кивал одобрительно головой, давая чувствовать, что всё это именно так, как он предвидел, и что то, что им кажется противуречивым, в его голове составляет ясную часть общего плана. В сущности же в его голове было ясно, что не надо было драться и что драться всегда глупо, а что, ежели уж надо, то он долгим опытом знает, что, где будут стоять люди во время сражения, направо или налево от кустов, на горе или под горой — не прибавит ни на волос возможности успеха.
* № 186 (рук. № 91. T. III, ч. 2, гл. XX—XXI).[1040]
Ему надо было обдумать, куда и зачем и к кому он едет. Из Москвы его выгнало то же чувство, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, то приятное чувство сознания, что всё то, что составляет счастие людей: удобства жизни, богатство, даже самая жизнь — есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с... чем-то. С чем? Pierre не мог себе дать отчета, да и не старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать и всем своим имуществом и своей жизнью.[1041] Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое, радостное, обновляющее чувство. Вследствие этого чувства он приехал теперь из Москвы в Бородино с тем, чтобы участвовать в предстоящем сражении, участвовать в сражении казалось ему в Москве делом совершенно простым и ясным, но теперь, увидав эти массы людей,[1042] расчисленных по разрядам,[1043] подчиненных, связанных, озабоченных каждый своим делом, он понял, что нельзя так просто приехать и участвовать в сражении, а надо для этой цели к кому-нибудь присоединиться, кому-нибудь подчиниться, получить какой-нибудь интерес более частный, чем вообще участвовать в сражении.
Остановив свою лошадь шагом, Pierre оглядывался на обе стороны дороги, отыскивая знакомого лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково; то с удивлением, то с насмешкой смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак. Проехав две разваленные и[1044] покинутые жителями, но наполненные войсками деревни, он подъезжал к 3-й, когда встретил, наконец, знакомого человека и радостно обратился к нему,[1045] чтобы посоветоваться о том, что ему с собой делать.
Знакомый этот был[1046] один из начальствующих докторов армии. Он[1047] в бричке[1048] ехал, сидя рядом с молодым доктором, догнал Pierr’а и, узнав его, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
— Ваше сиятельство, вы как тут? — спросил доктор.
— Да вот хотелось посмотреть.....
— Да, да, будет что посмотреть....
Pierre слез и, остановившись, разговорился с доктором, спрашивая его совета, как ему поступить, к кому обратиться и где найти Перновский полк, которым командовал князь Андрей. На последний вопрос доктор ничего не мог ответить, но на первый присоветовал Безухову обратиться прямо к Светлейшему.
— Что ж вам бог знает где находиться во время сражения и без помощи в безызвестности, — сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, — а Светлейший[1049] все-таки знает вас и примет милостиво.... Так, батюшка, и сделайте, — сказал доктор.[1050] Доктор казался усталым, спешащим. И Pierr’а поразила в нем та фамилиарность, с которой он обращался с ним, в противность прежнему приторно-почтительному обращению.
— Вот как въедете в эту деревню, кажется Бурдино называется. Бурдино или Бородино, не помню, так вот от того места — видите — где там копают, возьмите по дороге вправо, прямо в Татаринову и приедете в квартиру Светлейшего.
— Но ему некогда, может быть.
— Всю ночь не спал — готовятся, ведь не шутка эту громаду обдумать — я был. Ну, да вас примет.
— Так вы думаете....
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
— Я бы вас проводил, за честь бы счел, да, ей-богу — вот, — доктор показал по горло, — скачу к корпусному командиру. Ведь у нас, как вы знаете, граф, завтра сраженье на 100 тысяч войска, малым числом на 20 тысяч раненых считать надо, а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на 6 тысяч нету. Как хочешь, так и делай......
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей, живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, были наверное 20 тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), так поразила его, что он не отвечал доктору ни на его слова, ни на его прощанье, долго стоял на месте, не переменяя страдальческого и испуганного выражения лица.
С помощью услужливого фурштата, подержавшего ему лошадь, влезши на лошадь, Pierre поехал в ту деревню, которая была перед ним и которую доктор называл неопределенно Бурдино или Бородино.[1051] Небольшая улицей деревня эта, так же, как и другая с домами без крыш и с колодезем по улице, была полна мужиками с крестами на шапках, которые[1052] с громким говором в одних рубахах с лопатами на плечах шли навстречу. На самом конце улицы такие же мужики копали какую-то гору и возили по доскам землю в тачках. Два офицера стояли на горе и распоряжались мужиками. Удушливо-противная человеческая вонь охватила Pierr’а, как только он подъехал к этому строящемуся ополченцами укреплению.
— Позвольте спросить, — обратился Pierre к офицеру. — Это какая деревня?
— Бородино.
— А на Татаринову как проехать?
Офицер, видимо[1053] довольный случаем поговорить, сошел с возвышения и, зажав нос, пробежал мимо работавших в пропотевших рубахах ополченцев.
— Фу, проклятые, — проговорил он и, подойдя к Pierr’у, облокотил руки на его лошадь. — Вам в Татаринову?[1054] — так вам назад — а тут вы прямо к французам ехали. Ведь они вон видны.
— Простым глазом видно?
— Да вот, вот, — офицер из-за лошади показал рукой на чернеющие массы. Оба помолчали.
— Да, неизвестно, кому завтра живым быть. Много не досчитаются. Ну, да, слава богу, один конец. — Унтер-офицер подошел сказать, что за турами ехать надо.
— Ну да посылай 3-ю роту опять, — сказал офицер неохотно.
— А вы кто же? — спросил он. — Не из докторов?
— Нет, я так, — отвечал Pierre.
— Так вот назад по улице и влево второй поворот, вон где колодезь с палкой-то.
[1055]Pierre поехал по указанию офицера и, еще не выехав из деревни, увидал впереди себя по той дороге, по которой ему надо было ехать, стройно идущую ему навстречу пехоту с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение, и, обгоняя его, без шапок бежали[1056] навстречу идущим солдаты и ополченцы.
— Матушку по войску несут!
— Заступницу — Иверскую.
— Смоленскую матушку, — поправлял другой, на бегу говорили ополченцы, и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее и теперь, побросав лопаты, бежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим впереди, шли в ризах священники, один в клобуке с причтом и певчими, за ними солдаты и офицеры несли большую с черным ликом в окладе икону, за иконой и кругом нее, впереди ее со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных. В деревне икона остановилась, священники зажгли вновь кадило и начали молебен.
