Во всех приведенных цитатах прослеживается один и тот же мотив: стремление лирического героя скрыться от постороннего внимания, чтобы никто ему не досаждал. В то же время, когда герою ничего не хочется и он чувствует упадок сил, то его «не тянет выпрыгнуть с балкона, лечь на дно / И вид из окон нанести на полотно» («Песня конченого человека», 1971). Но когда он в порядке, то говорит: «Упрямо я стремлюсь ко дну», — поскольку «спаслось и скрылось в глубине / Всё, что гналось и запрещалось». С этим связано и погружение героев на дно в «Марше аквалангистов»: «В пучину не просто полезли». Однако в «Прерванном полете» сказано, что «не добрался он до дна, не докопался до глубин».
***
Еще одним ярким примером, на котором можно проследить тождество советской власти и судьбы, является стихотворение «Вооружен и очень опасен» (1976), в котором власть персонифицирована в образе центрального персонажа: «Кто там крадется вдоль стены, / Всегда в тени и со спины? Его шаги едва слышны, — / Остерегитесь!». А в черновиках то же самое говорится о Судьбе: «Поберегитесь! / Чья тень крадется вдоль стены? / Судьба заходит со спины, / В затылок вам устремлены / Чужие взгляды» (вариант: «Глаза и дула») (АР-13-188).
Точно так же крадется со спины и «сквалыга» в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек…» (1975): «За друзьями крадется сквалыга / Просто так — ни за что, ни про что. / Ах! Приятель, играл бы в лото! / В мой карман, где упрятана фига, / Из знакомых не лазил никто. / И какой-то зеленый сквалыга / Под дождем в худосочном пальто / Нагло лезет в карман, торопыга, — / В тот карман, где запрятана фига, / О которой не знает никто» /5; 330 — 331/.
Вообще глагол крадется Высоцкий постоянно применяет к своим врагам — например, в черновиках песни «Ошибка вышла» и в «Песне автомобилиста»: «Ко мне подкрались со спины / И сделали укол» /5; 393/, «Прокравшись огородами, полями, / Вонзали шило в шины, как кинжал» /3; 143/. Подобным же образом ведет себя и Смерть в одном из последних стихотворений Высоцкого: «Словно фраер на бану, / Смерть крадется сзади — ну, / Я в живот ее пырну — / Сгорбится в поклоне…» («Песня Сашки Червня», 1980 /5; 571/). И вообще враги лирического героя часто атакуют его сзади: «Вот сзади заходит ко мне мессершитт» («Песня самолета-истребителя»), «Мне в хвост вышел “мессер”» («Песня летчика-истребителя»), «Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей» («Черные бушлаты») и др.
Неудивительно, что поведение того, кто «вооружен и очень опасен», совпадает с поведением Судьбы в «Песне о Судьбе» (к тому же оба текста датируются 1976 годом): «Она, почти как женщина, слабеет от вина» (АР-17-130) = «Когда он пьет, тогда слезлив»; «И сзади прыгнув на меня, схватила за кадык» = «Судьба заходит со спины. <…> Кто доверял ему вполне, / Уже упал с ножом в спине» (АР-13-188); «Куражилась, меняла лики» (АР-17-130) = «За маской не узнать лица».
А глаголом «куражиться» охарактеризованы и действия персонифицированной власти: «Покуражьтесь еще, а потом — / Так и быть — приходите вторично» («Про глупцов», 1977), «Гид без ума, куражится, / А беглецы все дома» («Гербарий»; черновик — АР-3-16), «Царь о подданных печется / От зари и до зари! / “Вот когда он испечется — / Мы посмотрим, что внутри! / Как он ни куражится, / Там вряд ли что окажется!”» («Частушки Марьи», 1974).
Еще более редкие глаголы применяются к Кривой в черновиках «Двух судеб» и к царю Евстигнею в «Частушках Марьи»: «На подмогу мне живая кривоногая Кривая, / кандыбачила» (АР-1-20) ~ «Вот царь-батюшка загнул — / Чуть не до смерти пугнул! / Перестал дурачиться, / А начал фордыбачиться!» /4; 199/.
Не менее интересны общие мотивы в «Двух судьбах» и «Чести шахматной короны»: «Я недаром шастал по тайге» /3; 387/ = «Только топи да трясины — / непролазные» /5; 458/ (а топи и трясины — это «наиболее коварные препятствия в тайге»[2519]).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В основной же редакции шахматной дилогии герой говорит: «Наугад, как ночью по тайге», — что вновь напоминает «Две судьбы»: «Я впотьмах ищу дорогу». А герои песни «У нас вчера с позавчера…» сетовали: «Мы в потемках — наугад, нам фортуна кажет зад!» /2; 353/. Такова же и вся ситуация в стране, где «сплошь лабиринты», поэтому лирический герой «и слепоту, и немоту — / Всё испытал» («В лабиринте», 1972), а в «Двух судьбах» он констатирует: «Вижу плохо я».
Рассуждая о пешках, которые «примитивнее орла и решки», поскольку у них «не развит интеллект», герой все же их оправдывает: «Но зато она не изменяет. / Ей кричат: “Родная, вывози!”». И рядом — другой вариант: «Я кричу: “Родная, вывози!”» (АР-13-75). Вывозит же, как известно, Кривая, поэтому имеется и третий вариант: «Но когда противник наседает, / Ей кричат: “Кривая, вывози!”» (АР-13-75), — как и в «Двух судьбах»: «Я воскликнул, наливая: / “Вывози меня, Кривая, — / я на привязи!”». Кроме того, обращение «Родная, вывози!» напоминает обращение к коням, символизирующим судьбу, в «Погоне»: «Ты куда, родной, / Почему назад?».
Все эти переклички подчеркивают единство авторской личности, выступающей в разных масках.
***
Как было показано выше, жена и возлюбленная лирического героя часто становятся его судьбой. Но поскольку судьба обнаруживает также сходства с властью, то это же относится и к жене (возлюбленной) героя — например, в песне «Про любовь в каменном веке», где поведение жены-людоедки буквально повторяет действия карточных шулеров из песни «У нас вчера с поза^^^]^^…»: «И шерстят они нас в пух — им успех, а нам испуг <.. > Зубы щелкают у них — видно, каждый хочет вмиг / Кончить дело и начать делить добычу» = «Спокоен я, когда ты крепко спишь, / Мне боязно, едва лишь я усну: / Ведь ты зубами щелкаешь, сидишь. / Нельзя из людоедок брать же-ну!»/2; 471/.
Поэтому и главные герои оказываются в одинаковом положении: «И пошла у нас с утра неудачная игра» = «Но дела мои скверные»; «А ну, отдай мой каменный топор» = «Может, мы еще возьмем, да и всё свое вернем» /2; 353/. Похожим образом обращается лирический герой к своему противнику в «Дворянской песне» (1968): «Закончить не смогли вы кон, верните бриллианты.».
А раз жена, судьба и власть наделяется одинаковыми характеристиками, то вполне закономерными будут выглядеть следующие переклички: «Мы в потемках наугад — нам фортуна кажет зад. / Ничего — мы разберемся со старухой!» («У нас вчера с позавчера…», 1967; АР-6-68) = «Пять бы жен мне — наверное, /Разобрался бы с вами я!» («Про любовь в каменном веке», 1969); «Не вяжу от страха лыка <…> Весу в ней — пудов на десять: / Ну как вздумает отвесить / мне затрещину?!» («Две судьбы», 1977; черновик /5; 458/) = «Ох, боюсь, что придется мне дни коротать / С самой сильною женщиной в мире» («С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…», 1971), «Потому у супруги такое житье, / Каждый день у нее тренировки» (там же; черновик /3; 332/) = «У него ни дня без тренировок.» («Честь шахматной короны», 1972; черновик /3; 393/) = «Черные силы всегда в тренаже.» («Веселая покойницкая», 1970; черновик — АР-1-70).
Эти же черные силы встретятся в стихотворении «Мой черный человек в костюме сером!..» (1979), где смерть кружила возле лирического героя и «побаивалась только хрипоты». Точно так же вела себя его судьба в «Песне о Судьбе»: «Бывают дни — я голову в такое пекло всуну, / Что и Судьба попятится, испуганна, бледна». Здесь же герой говорил: «Сам вою, сам лаю». А в стихотворении его «хрип порой похожим был на вой», после чего герой «со смертью перешел на ты»[2520], то есть устал от всех издевательств со стороны «черного человека» и кликуш, и решил умереть, как в «Песне о Судьбе»: «Я не постарею — / Пойду к палачу: / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу» (в стихотворении он также будет готов «заплатить»: «Я всё отдам — берите без доплаты / Трехкомнатную камеру мою»).
