Отметим и другие сходства «Песни о Судьбе» с «Двумя судьбами»: «За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна» /5; 104/, «Скулит — глаза на выкате, и слезы, как слюна» /5; 427/ = «А за мною по корягам, злясь и охая, / Припустились, подвывая, / Две судьбы мои — Кривая / да Нелегкая» (АР-1-22), «Спотыкаясь о коренья / От болезни, ожиренья…» (АР-1-4) («За мною» = «А за мною»; «судьба моя» = «.две судьбы мои»; «скулит» = «подвывая»; «больна» = «от болезни»); «За мной, как пес, — судьба моя, больна и голодна» (АР-17-130) = «Ты, Нелегкая, маманя, / Хочешь истины в стакане / на лечение?» (АР-1-6); «Мне тяжко под нею» = «Впереди меня ступает / тяжкой поступью. <.. > “Тяжело же столько весить!”»; «Кричу на бегу» = «Я кричу — не слышу крика»; «Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну» = «Я воскликнул, наливая: / “Вывози меня, Кривая!”»; «Много горя над обрывом» = «“Горемыка мой нетрезвый”»; «Коль выжить сумею…» (АР-17-130) = «Не до жиру — быть бы живым».
Если в ранней песне герой сам тащит свою судьбу; «А я ноги — в опорки, / Судьбу — на закорки»[2501], - то в поздней возникнет обратная ситуация: «Вот хлебнув, понюхав корки, / Посадила на закорки» (АР-1-16).
Лирический герой пытается обмануть судьбу: «Плету ахинею, / Что ласков я с нею» (АР-17-130) = «“Эй, Нелегкая, маманя, / На-ка истину в стакане”, - / Вру, как стерва, я» (АР-1-16); и одинаково называет ее: «И в гору, и с горки / Пьянчугу влачу» = «И припали две старухи / Ко бутыли медовухи — / пьянь с ханыгою».
В первой песне герой готов заплатить палачу, чтобы избавиться от судьбы: «Пусть вздернет на рею, / А я заплачу», — а во второй он обращается к самой судьбе (Кривой) и тоже предлагает ей своеобразную форму оплаты, чтобы она его спасла: «Я тебе и жбан поставлю, / Кривизну твою исправлю — / только вывези!». Причем уже в 1968 году герой был готов заплатить деньги, чтобы избавиться от судьбы или исправить ее: «Я сказал врачу: “Я за всё плачу — / За грехи свои, за распущенность. / Уколи меня, — я сказал врачу, — / Утоли за всё, что пропущено”». Сравним: «Судьбу, коль сумею, / Снесу к палачу. / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу».
В первом случае лирический герой собирается заплатить врачу, а во втором — палачу. Однако это различие не играет роли, поскольку в стихотворении «Палач» (1977) будет сказано: «Всё так не страшно, и палач — как добрый врач».
Такие же «торговые» намерения возникнут у героя в песнях «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969) и «Грусть моя, тоска моя» (1980): «Двести тыщ тому, кто меня вызволит, / Ну и я, конечно, попытаюсь!», «Одари, судьба, или за деньги отоварь. / Буду дань платить тебе до гроба».
Обратим заодно внимание на следующие строки из «Песни о Судьбе»: «…Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну — / С тех пор ни дня без стакана, / Еще ворчит она: / “Закуски — ни корки! / Мол, я бы в Нью-Йорке / Ходила бы в норке, / Носила б парчу…” / Я ноги — в опорки, / Судьбу — на закорки, / Ив гору, и с горки / Пьянчугу влачу».
Как видим, уже в 1976 году Высоцкого посещали мысли о переезде в Нью-Йорк (впервые он приедет туда в июле этого года), поскольку в Советском Союзе уже давно задыхался. Как рассказал Михаил Шемякин: «Он мне говорил перед смертью, что самая его великая мечта — уехать в Америку. Нью-Йорк — это для него был город-бог! Когда Володя возвращался из Нью-Йорка, он говорил: “Мишка, Нью-Йорк — это… Это — всё!” Он мне сказал незадолго до смерти: “Мишуня, ты должен переехать только в одну страну, ты должен жить только — там. Эта страна — Ю-Эс-Эй. Всё. Ничего остального — нет, это всё — мелко для нас… Только там мы можем работать…”»[2502]. Послушаем также Павла Леонидова и Василия Аксенова: «Подошли к углу Третьей Авеню и семьдесят второй улицы. Тут Володя остановился возле дома, который строился и вырос уже наполовину. Он поглядел на недостроенный дом и сказал: “Здесь хочу жить! Знаешь, я много ездил. Шарик круглый и безуглый. По-моему, без балды, мир — провинция, а Нью-Йорк — столица. Сумасшедший город! Потрясающий город! Жди меня насовсем в восемьдесят втором. Только не трепи. А Марина тебя еще с Москвы не любит…”. Я спросил: “Может, оттого, что она, хоть и французская, но коммунистка?”.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
“Нет, — сказал он, — не потому, а потому, что — собственница”. <.. > Он сказал: “Хочу и буду жить в Нью-Йорке. Как? Не знаю, но догадываюсь. Деньги? Деньги у нас найдутся… Ты говоришь, какая из двух моих половин хочет в Нью-Йорк, а какая боится порвать с Россией? Да обе хотят сюда, и обе хотят забредать туда. Раз в пять лет. Нет, раз в год. Приехать из Нью-Йорка на пароходе и подгадать рейсом прямо в Одессу. Мой город. Первый фильм, первые песни в кино, опять женщины жгучие, да!.. Но эмигрировать — нет!..”»[2503]; «Он ко мне приезжал, я помню, в Переделкино с Мариной — специально советоваться на эту тему: “Как ты думаешь, стоит ли мне уезжать на Запад? Я здесь не могу уже больше — задыхаюсь”.
Он еще связывал свои запои с пребыванием на Родине, наивно думая, что там этого не будет. Но, во всяком случае, у него было ощущение недостатка кислорода. Он говорил о том, что, может быть, откроет русский артистический клуб в Нью-Йорке — именно в Нью-Йорке, а не во Франции. <.. > я его активно отговаривал»8[2504].
А вот что вспоминал о первой поездке Высоцкого в Америку Вадим Туманов: «Вернувшись в Москву, Володя почти сразу приехал ко мне. Когда мы оба были в Москве, не было дня, чтобы не встречались. Говорили часами. Об Америке он рассказывал буквально взахлеб и с восторгом: “Теплая прекрасная страна. Страна свободная! Где заботятся о своих гражданах, уважают их…”»[2505].
С другой стороны, по словам аранжировщика его песен Константина Казанского, «для него Париж был символом свободы»[2506] [2507]. Тот же Казанский вспоминал: «За пять лет нашего общения в Париже таких загулов было два-три. И по сравнению с тем, что он творил в России, это, конечно, чепуха. Первые два с половиной года в Париже он был абсолютно непьющим. Потом произошел какой-то надлом в душе…»85.
Поэтому в последние годы Высоцкий стремился именно в Америку. Кроме того, он понимал, что если бы переехал в Нью-Йорк, то у него всего было бы в достатке («ходила бы в норке, носила б парчу»), но все же гнал от себя эти мысли, продолжая нести свой крест. А соблазн «парчи», то есть роскоши, будет отвергнут и в песне «Мне судьба — до последней черты до креста…» (1977), где речь пойдет уже о методе «кнута и пряника», применяемом советской властью: «Даже если сулят золотую парчу / Или порчу грозят напустить — не хочу! / На ослабленном нерве я не зазвучу…».
Приведем на эту тему еще несколько воспоминаний Михаила Шемякина: «Он мечтал уехать, но он понимал, особенно на примере Галича, что как бард не сможет завоевать во Франции имя и быть такой фигурой, какой был в России.
В разговорах со мной он говорил, что если бы смог сделать актерскую карьеру на Западе, то уехал бы. С Володарским они писали сценарий фильма “Каникулы после войны”. Были даже распределены роли: Высоцкий должен был играть роль пленного русского офицера или солдата, Депардье — француза, а Даниэль Ольбрыхский — поляка. Очень интересный сценарий. Но, к сожалению, из-за преждевременной кончины Володи этот план так и не был реализован»[2508] [2509] [2510]; «…Володя полюбил Штаты с первого взгляда. Он был потрясен и масштабами, и ритмом. У него была мечта — работать в американском кино. Но Володя понимал, насколько это сложно»87.
