Моника представила себе, как они теперь беседуют втроем при свете лампы в ожидании полуночи, когда можно будет запить стаканчиком доброго «Вуврэ» (господин Амбра был родом из Туранго) фаршированного гуся и кровяную колбасу. Она завидовала этой жизни, одухотворенной благородным трудом и скрашенной простыми радостями.
Если не удастся сегодня увидеться с Люсьеном, гораздо лучше было бы поехать с тетей Сильвестрой и в их обществе завершить этот чудный день.
Она его припомнила с утра – визит на улицу Медичи, потом у меховщика заказала меховое пальто и кунью шапочку, встреча с Люсьеном на бульваре Сюшэ и осмотр мебели, рекомендованной Пьером де Сузэ, потом чай у Ритца – все время под ласковым взглядом милой старушки.
Прощаясь, Люсьен еще раз нежно выразил свое сожаление, что не может сопровождать ее в театр и должен ужинать с бельгийцами. Но ничего не поделаешь! Они сегодня утром опять звонили… Моника обещала ему, если он не приедет до конца спектакля, поехать прямо домой. Вероятно, родители захотят ужинать с мадам Бардино и, как она полагала, с Рансомом и Пломбино. Ну что же, компания обойдется без нее, вот и все.
– Можно?
– Иди скорей, – воскликнула при виде ее Мишель, маленькая полная блондинка, с такими светлыми волосами, что они казались совершенно бесцветными. Она рассказывала в глубине ложи Максу де Лому очень пикантную историю.
– Подожди, – сказала Моника, – я пойду поклониться предкам.
Отложив при появлении Моники лорнет, сквозь который она производила смотр присутствующим, как королева войскам, мадам Жакэ грациозно потрясла своим белым париком.
Мадам Бардино оторвалась на минуту от пресных любезностей, которыми ее настойчиво осыпал Рансом. Он также производил ей свой маленький смотр, который она воспринимала невозмутимо, по привычке долгих лет.
Рансом вместе с самим Бардино были единственными мужчинами, длительно состоявшими при Понетте. Она меняла любовников каждые шесть месяцев. Прочие же увлечения длились ровно столько времени (от одного дня до недели), сколько нужно было, чтобы выжать из них всевозможные выгоды.
– Я не спрашиваю вас о господине Бардино. Я знаю, он на конференции.
Понетта добилась от министра президента, симпатии которого она завоевала при посредстве Рансома, назначения ее мужа финансовым экспертом в составе французской делегации на двадцать седьмом собрании Верховного совета Антанты.
– Ну, дети мои, вы, как видно, здесь не скучаете, – сказала Моника, вернувшись в глубь ложи. – Стоит только посмотреть на Лома…
– По правде сказать, нет, – сознался он, и указал на Сесиля Меера, который у барьера оркестра с разочарованным видом демонстрировал свой фрак цвета опавших листьев.
– Мы умираем со смеху, глядя на его похоронную физиономию, – сказала Мишель.
Моника согласилась:
– Да, сегодня он отвратительнее обычного!
Они фыркнули.
– И ты тоже находишь? – Мишель торжествовала. И без просьб продолжила свой рассказ: – Представь себе, сегодня днем я была приглашена на чай к дочери Лота. Собралось пять или шесть человек и, кроме того, обычные юнцы. Одним словом, вся труппа, за исключением Жинетты, приглашенной, кажется, вместе с Еленой Сюз на концерт к Анике Горбони. Представляю себе эту домашнюю музыку…
Мы уговорили прийти и Сесиля, уверив его, что он встретит там Сашу Волан. Это его последнее увлечение… Конечно, он пришел. И, чтобы испытать его терпение, в ожидании Саши Волан мы продолжали игру. Я обожаю эти невинные игры!
– Если можно так выразиться! – заметил Макс де Лом.
– Вы всюду видите дурное! Что тут неприличного – сидеть на стуле с завязанными глазами, с заложенными назад руками? Нужно отгадывать, кто садится тебе на колени и целует тебя. Вот и все. Если ошибаешься, остаешься сидеть.
– Ну?
– Уговорили и Сесиля сесть, а когда ему завязали глаза, сделали знак юнцам: «Ни с места!» Мужчины доставили бы ему слишком много удовольствия… А сами мы начали его душить поцелуями, одна за другой. Симона даже подвязала под нос кусочек пакли, чтобы было похоже на усы. Когда он случайно верно называл имя, мы кричали: «Нет! Нет!» и продолжали целовать… В шею, в губы… Под конец он совсем обалдел – тогда ему развязали глаза. И знаешь, что он имел нахальство нам сказать? «Девчонки, вы ничего не добились». Но Симона, которая сидела у него на коленях после меня, нашлась что ему ответить. Впрочем, стоило только посмотреть на его странные глаза и осунувшееся лицо… Точь-в-точь надувная свистулька, которая выпускает воздух и опадает со звуком «крак».
Затрещал звонок – конец антракта.
– Фу, как вы мне противны, – сказала Моника, – прощайте.
Моника уходила возмущенная. Что мог думать об этой дуре, да и о ней самой такой проницательный, побывавший на войне человек, как Макс де Лом, по профессии критик нравов и книг… Моника была уверена, что он смотрел и на нее с таким же презрением.
Как только за ней захлопнулась дверь, Мишель предупредительно поспешила расквитаться.
– Кривляка какая, подумаешь! Такие всегда хуже других. Выходит замуж!.. Так что – и я тоже!
– Вы позволите, милое дитя? – извинился Рансом, пробиравшийся к двери, выпятив живот. – До скорого свидания у Риньона.
– Это зависит от мамы…
Ангельскую улыбку сменил высунутый по адресу толстяка язык.
– Да, я поеду… Какое счастье, что вы согласились, – добавила она, кидая восторженный взгляд на своего кавалера, деликатно прижимавшего платок ко лбу. – Правда, здесь можно задохнуться. Какой красивый платок. Покажите… – Она понюхала…
– Ого! – в платке была незаметная пуховка, которой она попудрила себе щеки и добавила, возвращая его: – Получайте, кокетка!
Но вдруг, переменив намерение, жестом, столь быстрым и резким, что он застыл от изумления, засунула платок в карман его брюк до глубины нужного ей места. Он невольно схватил ее за руку.
– Что с вами? – спросила она притворно-наивным тоном.
– Ничего, – пробормотал он и, поддавшись соблазну, сел опять рядом с ней. На сцене Алекс Марли ссорился с полуголой и, чтобы умилостивить мужа, все более оголявшейся Еленой. Макс де Лом окинул взглядом жирную спину Жакэ-матери и соблазнительную спину Понетты. И подумать, что он пришел для нее!..
Потом перевел глаза направо, на загадочную Мишель и заметил, что она высоко заложила ногу за ногу. Были видны икры и одно колено в их шелковом покрове. Тогда он вдвинул свой стул между стульями «предка» и Понетты и, забаррикадировав их таким образом, притворился слушающим с величайшим вниманием Алекса Марли, который, приплясывая, гнусавил: «Я Менелай, Менелай, муж царицы».
В то же время он сжал рукой сначала тонкую лодыжку Мишель, потом овладел и выпуклой икрой, а потом коленом. Неуверенно остановившись на миг, легким прикосновением скользнул выше колена… При этом движении Мишель как бы случайно распрямила ноги, и он продолжал… Кожа, которую теперь после раздражающего шелка гладили его пальцы, была так нежна, что ему хотелось коснуться губами ее теплоты… От волнения сердце его билось сильными толчками. Никакого противодействия. Тогда он смело скользнул между раскрывшимся батистом… Внезапно ноги ее сжались, как тиски. Он покинул свою добычу, даже не оборачиваясь, зная, что оцепеневшая Мишель испытала столь же полное удовлетворение, как несколько часов назад доставленное им Сесиль Меер.
Когда под аплодисменты возбужденной публики голая Елена (если не считать пояска и перевязи через плечо, закрывавшей одну грудь и живот) вновь покорила Менелая, Макс де Лом решился наконец заглянуть в глаза своей соседки. В них он прочел лишь самое невинное товарищеское чувство. Ничего не произошло! У него хватило такта не настаивать и лишь скромно спросить себя: «О чем или о ком, черт возьми, она могла сейчас думать? О д'Энтрайге, может быть? Да будет ему благо! Увидит он виды с этой развратной кошечкой».
Без всяких укоров совести он нагнулся к затылку Понетты, на котором темные завитки зашевелились от его дыхания. Она вздрогнула:
«Может быть, лучше бы Лео?» – подумала она с неутолимой и постоянно обманывающей надеждой. Понетта искала объятий, которые встряхнули бы по-настоящему ее притупившуюся чувственность.
– Пойдемте, – сказала она после второго акта, – мне надо передать Лербье поручение Рансома. Пломбино и он настаивают, чтобы Лербье ужинали с нами. Вы извините меня, дорогая?
Мадам Жакэ любезно скривила рот, а Мишель приветствовала появившегося в первом ряду Сашу Волана самой очаровательной улыбкой. В коридоре мадам Бардино, неспособная хранить перехваченные тайны, посвящала в них прекрасного Макса.
– Кажется, под Джона Уайта подводят какой-то подкоп по поводу покупки патента Лербье?
– А Виньерэ?
– Он, конечно, в этом участвует… А вас бы позабавило войти в эту комбинацию?
– Разве вы меня считаете миллионером?
