ступенях своей или чужой профессии. Например, в кочегары или в вокзальные уборщики. Некоторые отправлялись работать и жить в сибирскую или северную глухомань.
Начиная с января 1953 года, во всех советских газетах и по радио рассказывали о злодействах еврейских врачей. Многие люди стали бояться ходить к еврейским врачам и даже делать необходимые операции. По всей стране провели антиеврейские собрания трудящихся. Расцвёл бытовой антисемитизм, который стал поддерживаться официальной пропагандой.
Сцена 2. Спасатели еврейского мальчика
В крупных и компактных жилищных комплексах, насчитывающих более тысячи человек, районные отделения милиции города Москвы создавали «паспортные столы», которые осуществляли паспортный контроль, регистрацию и учёт всех жильцов, а также проживавших у них родных или гостей. Эти подразделения размещались при ЖЭКах в отдельных комнатах. Женщин, которые выполняли важную работу паспортного учёта граждан, включая ведение записей в особых «домовых книгах», называли паспортистками. Именно они выдавали справки в милицию об адресе проживания и прописки для получения советских паспортов мальчикам и девочкам после дня их шестнадцатилетия. Они же готовили для райвоенкоматов списки допризывников. Этих допризывников райвоенкоматы ставили на учёт и следующие два года подготавливали для отбытия трёхлетней воинской повинности тех из них, кто был здоров и не по-пал на учёбу в те институты, где были кафедры военной подготовки.
Кроме прописки по месту проживания или выписки из занимаемой государственной жилплощади, вёлся паспортный учёт всех людей с указанием пола, даты рождения, образования, места работы, и национальности. В домовую книгу и паспорт записывались также имена и даты рождения мужа или жены и несовершеннолетних детей.
Начиная с середины тридцатых годов, когда в СССР были введены паспорта, вместе с другими была введена в советский паспорт пятая графа, «национальность». При этом в советской, читай русской, практике национальностью называлось то, что во всех других странах мира называлось «этническая принадлежность». В первые советские паспорта «национальность» вписывалась исключительно со слов и по желанию граждан и как дань их семейным традициям. Поэтому некоторые евреи с «благозвучными» фамилиями сразу записались русскими или украинцами. Однако очень скоро начали требовать «царские» «свидетельства о рождении», где писалось вероисповедание родителей.
У детей от смешанных браков работники Загсов обычно записывали национальность «по отцу». Графа «национальность» обязательно присутствовала везде и всюду напротив имени и фамилии человека: в списках детей в детских садах и школах, списках отделов кадров для рабочих на заводах, сотрудников всех учреждений и так далее.
На все наши 12 четырёхподъездных шестиэтажных корпусов на Большой Серпуховской улице города Москвы была одна жилищ-но-эксплуатационная контора (ЖЭК) и один слесарь по газу, водопроводу, и системе отопления горячей водой, дядя Ахмет. Правда, у него в подчинении были два других, но, как правило, временных работников. Секретаршей начальника ЖЭКа (управдома) и паспортисткой в нашем ЖЭКе работали две сестры Ахмета.
Паспортистку звали Рая. Большая семья Ахмета жила в трёхкомнатной квартире на первом этаже корпуса № 4. Они были из московских татар, спокон веку живших неподалёку от Павелецкого вокзала в Татарской слободе, включавшей Татарскую улицу. К нашей семье Ахмет относился особенно хорошо, сразу приходил по вызову, быстро всё исправлял и твёрдо отказывался от предлагаемого рубля, а водку он не пил вообще.
Фото лета 1953 года. Толя Рохваргер на Цветном Бульваре в Москве.
В начале февраля 53-го Ахмет пришёл к нам домой поздно вечером и сказал, обращаясь к моему папе: «Я, хозяин, хочу с тобой поговорить». Он попросил, чтобы я тоже присутствовал и слушал. Ахмет предложил, чтобы, «если что», папа отдал бы меня ему, потому что я чёрненький мальчик, вполне сойду за татарчонка, и если он меня отправит к своим родным, то меня примут, как очередного племянника, и своя татарская милиция не обратит на это внимание.
Папа сделал вид, что не понимает, о чём Ахмет говорит, и сказал, что у нас всё в порядке. Однако после его ухода папа пробормотал: «а если это провокация?». Подумав, папа посоветовал: «Если что-нибудь случится, ты, Толя должен бежать домой к Ахмету и делать то, что Ахмет скажет». Потом он обратился к моей мачехе Любови Анатольевне и ко мне и как-то обречённо сказал: «Я обещаю, что мы будем всегда вместе». Особенно тревожно было то, что неизбежная опасность явно надвигалась, а что произойдёт, было неизвестно.
Он не сказал, что беды не может быть или что он сможет нас защитить, а ведь он был крупный начальник, которому было доверено руководить десятками тысяч рабочих и инженеров на кирпичных и других заводах строительных материалов. Мне стало страшно от безысходности и незащищённости, и я впал в депрессию, из которой я вышел только через полгода – после смерти Сталина и моей встречи с Эренбургом в начале июля того же года.
Позже папа рассказал, что в 1941 году Ахмет валялся у него в ногах, прося сделать ему «бронь» (освобождение от призыва на фронт), потому что у него шестеро детей, жена, три сестры и мать, и он единственный кормилец в семье. Тогда, в 41 году, папа зачислил Ахмета завхозом в Наркомат Стройматериалов РСФСР на улице Ордынка, и Ахмета на фронт не призвали.
Только потом я понял, что, по-видимому, паспортистка Рая рассказала своему брату Ахмету, что она получила задание составить списки жильцов-евреев для их выселения из квартир, и Ахмет велел ей убрать моё имя из «домовой книги» регистрации жильцов нашего корпуса. Уже после смерти царя Иосифа, а именно, в июле 1953 года, когда мне исполнилось 16 лет, я должен был получить в милиции паспорт и пошёл в ЖЭК за справкой с места жительства. Паспортистка Рая, которая выписывала все справки, и которую я до этого не знал, встретила меня как родного и предложила мне «для будущей нормальной жизни» заново и отдельно вписать меня в домовую книгу по проживаемому адресу и при этом изменить мою национальность. Например, записать меня русским. Я очень удивился могуществу паспортистки Раи и сказал, что посоветуюсь с папой, который сказал мне: «Будь, как я, евреем и Рохваргером». Об этом на следующий день я сообщил Рае.
Но до этого в начале 1953 года я не был (как все ребята 1937 года рождения) поставлен ЖЭКом на воинский учёт и явился для регистрации в райвоенкомат не по повестке, а по собственной инициативе в 1954 году, через год после моих одноклассников. В райвоенкомате удивились моей наивности. Ведь все стремились увильнуть от воинской службы, а тут сам явился. Когда завели папку с моим учётным делом
