— Врешь, стервуга…
— Это тебе не старый прижим!
— Тыловая крыса… твою мать!
— Где наш паровоз?
— Под колеса его, гада!
— Отвечай, подлюга!
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но в самый напряженный момент кто-то от дверей из улицы крикнул:
— Братцы, винный склад раскрыли наши!
— Кто?
— Где-е?
— Ванька! Правь за мной, живо-о!
Толпа хлынула обратно. В дверях сразу же образовалась давка. А от поездов мимо станции, обгоняя один другого, мчались казаки с флягами, котелками и ведрами в руках.
Егор немного припозднился, и когда добежал до склада, там уже творилось что-то несусветное: у железных, настежь распахнутых дверей большого каменного полуподвала толклась огромная толпа казаков. Одни старались пробраться в погреб, другие, уже пьяные, лезли оттуда обратно. Шум, гам, матерная брань… внутри погреба хлопали выстрелы. Тут же, прямо на снегу, недалеко от выхода лежали уже двое мертвецки пьяных, третий, еле держась на ногах, блевал, обхватив рукой телеграфный столб.
Вклиниваясь в толпу охотников до спиртного, Егор приналег плечом, но в это время увидел вынырнувшего из погреба Молокова. Без шапки, но с винтовкой за плечами, потный и красный, как вареный рак, Молоков, с трудом пробираясь вперед, обеими руками держал брезентовое ведро, до краев наполненное спиртом. Увидев Егора, крикнул:
— Ушаков! Куда тебя черти несут, гребись ко мне.
Выбравшись из толпы, он подождал Егора и, сияя радостной улыбкой, глазами показал на ведро:
— Видишь, сколько цапнул! Разведем — и два ведра водки. Хватит на весь наш вагон. Вот бы ишо жратвы раздобыть!
— Жратва будет. Каюков откуда-то конины приволок, целое стегно.
— Добро, гульнем теперь! Пошли.
Оба поспешили к поезду, откуда навстречу бежали все новые, жаждущие даровой выпивки. Иные останавливались, с завистью глядели на «счастливцев».
— Хоть бы кружечку, станичники!
— По-дружески!
— Пошли к черту! Сами добывайте! — отмахнулся Молоков и, торопливо шагая, рассказывал Егору: — Такое творится там, что не создай господь. Казачни нашей набилось жуть, как сельдей в бочке. И все лезут и лезут с руганью, до драки дело доходит. А как доберутся, прямо-таки осатанеют: кто под кран с посудиной, кто сверху черпает, а кто из винтовки хлопнет в эту самую цистерну, пробьет дырку — и подставляй под струю, что тебе надо. На полу налилось спирту вполколена, у кого посудины не пригодились, нагнется и прямо с полу пригоршнями хлещет, как воду. А один казак, второй сотни, кажись, так и утонул в цистерне.
— До смерти?
— Не знаю.
— Вы-то чего же смотрели! — возмутился Егор. — Человек гибнет, а вы… только бы глотку свою залить.
— Да ты что! — повысил голос Молоков. — Я-то тут при чем, вить не я его толкал в цистерну эту самую. Сам виноват, не жадничай.
— Почему не спасли?
— Вот я-то как раз и спасал его, из-за него, из-за черта, и папаху утопил в спирту.
— Ну и что?
— Вытащили мы его втроем: Калашников, шестой сотни, я да ишо урядник Бахметьев.
— Значит, это его и несли на носилках-то?
— Его, наверное, кого же больше-то?
А в это время местные власти для спасения спирто-водочного склада от казачьего нашествия бросили команду пожарников и отряд рабочих-красногвардейцев. Вооруженные винтовками грузчики, слесари и железнодорожники, с красными лентами на замасленных ватниках и полушубках, разделились надвое, полукольцом, охватили казаков и начали теснить их от склада. Пожилой, седоусый шахтер в черном полушубке протиснулся в самую гущу казаков, пытался убедить их словами, отговорить от грабежа.
— Товарищи! — взывал он, локтем левой руки прижимая висевший на плече английский карабин, а правой хватая казаков за рукава, за полы шинелей. — Что вы делаете! Опомнитесь, ведь вы же народное добро грабите!
«Отвоевать» склад помогли красногвардейцам вовремя подоспевшие казачьи комитетчики с прапорщиком Балябиным во главе.
— Отставить! — громовым голосом рявкнул Балябин. — Расходись по вагонам, посадка началась, едем сейчас, живо!
И, словно подтверждая слова Балябина, загудел паровоз первого эшелона. Все это подействовало на казаков отрезвляюще, толпа их подалась обратно, раздались голоса:
— Посадка, братцы, едем!
— По вагона-а-ам!
— А спирт-то как же?
— Черт с ним, гори он ясным пламенем!
— Не отставай!
И казаки с такой же резвостью, с какой бежали к складу, рванулись обратно. Площадка около склада опустела. Казаки большей частью сами разбежались по вагонам, других увели, лежачих унесли на носилках.
Комитетчики уходили последними, а в складе уже стучали молотки, тяжко ухали кувалды. Рабочие, выставив наружную охрану, принялись исправлять повреждения: заклепывали изрешеченную пулями цистерну, ведрами черпали разлитый по каменному полу спирт, сливали его в железные бочки.
Старый шахтер проводил офицеров до станции, откуда уже тронулся в путь первый эшелон забайкальцев. Из теплушек, перекрывая шум и грохот поезда, доносились пьяные выкрики и песни. То же самое творилось и в других эшелонах, которые готовились к отправке:
За Ура-лом за рекойка-а-а-заки гуля-а-ют…Гей-у-гей, э-э-эх, не робей,Ка-а-азаки гуля-а-ют.
А рядом, в другом вагоне, высокий тенор заводил:
Пускай мой добрый конь споткнется,Летя-а-а во вражество стрело-о-ой.Узде-е-ечка…
Запевала на высокой ноте обрывает песню, и сразу же хор спевшихся голосов подхватывает:
… бра-а-анная порве-е-е-тся-а-а,И стремя ло-о-о-о-о-пнет под ного-о-ой.
А чуть подальше веселье выплеснулось на заснеженную площадку. В раскрытые двери теплушек казаки, вытягивая шеи, любуются, как там, в окружении хохочущих сослуживцев, пьяный бурят-казак третьей сотни Санжеев потешает однополчан пляской. Топчется Санжеев, словно глину месит кривыми ногами (а кривы они потому, что вырос Санжеев в седле, с детства работая пастухом), и, смешно коверкая слова, припевает по-русски:
Ты подгорна хосогорна,Широваха улицо.
Хохот, одобрительные выкрики:
— Молодец, Цырен!
— Носочки почисти.
— Вприсядку урежь.
— Вот та-ак!
— Ха-ха-ха…
Краем глаза Фрол видел, что и у старого шахтера усы подрагивали от смеха, а от уголков глаз по лицу расходятся мелкие морщинки. У Фрола на сердце кошки скребут, стыдно за своих казаков. А шахтер, словно угадав мысли Фрола, заговорил примирительным тоном:
— Веселый народ. Оно и понятно, домой едут.
— Набедокурили… — начал было Фрол, но шахтер перебил его, не дав договорить:
— Не стоит об этом. По правде-то сказать, не ваши казаки зачинщиками были этой катавасии.
— Вот и я то же самое слышал, — с живостью отозвался Киргизов, — казаки говорили мне, что они уже на готовенькое прибежали.
— Совершенно верно. В городе появились анархисты, они что-то затевают, а для этой цели и учинили налет на спирто-водочный склад, чтобы втянуть в пьянку воинские части. Хорошо, что вовремя обнаружили…
Паровозный гудок не дал шахтеру договорить. Заверещал свисток кондуктора, от головного вагона послышалась команда: «По вагона-ам!»
Торопливо попрощавшись со старым шахтером, офицеры кинулись бегом к своему поезду, в вагоны прыгнули уже на ходу.
Глава XIV
Теплый февральский день только наступал, когда эшелоны аргунцев прибыли в Гомель. Все железнодорожные пути станции Гомель были густо забиты воинскими составами. На перроне, в станционных залах и на улице города шумно, многолюдно. Все спешат, рыскают по городу, в поисках съестного. Казаки, набегавшись по городу, или режутся в карты, или часами сидят возле костров, что пылают по ночам вдоль воинских поездов, ведут бесконечные разговоры.
— Долго ишо будем торчать здесь?
— А чума его знает.
— Сено кончилось.
— Говорят, солому привезут к вечеру.
— Хо, тащи назад такой фураж!
— На коней смотреть жалко.
— Говорят, вся дивизия наша здесь, окромя Первого Читинского.
— Я сам видел казаков из Первого и Второго Верхнеудинских полков, нашей станицы ребята есть.
— Застопорили всю дивизию.
— Через чего же это?
— Не разбери-поймешь, одни говорят, что на фронт завернуть нас хотят, другие — что мосты впереди разрушены, а третьи — что разоружать нас будут, вот и разберись тут попробуй.
— Ну-у уж разоружать-то дудки, Марья Ивановна! В Белой-то шибко разоружили?
— Чего же комитетчики-то наши думают, не добиваются пропуску?
