Командир, у которого в последнее время начало портиться зрение, писал в очках, нацепленных на самый кончик носа. Стекла очков были подобраны наспех, и он вынужден был надевать их при работе так, чтобы, нагибаясь к бумагам, смотреть через стекла, а поднимая голову, поверх очков.
Трижды подчеркнув одну из цифр, Ферреро сумрачно взглянул на полковника, ожидая, пока тот закончит свои подсчеты.
Если бы кто-нибудь увидел Ферреро в эту минуту, то, пожалуй, решил бы, что перед ним мирный, уже стареющий бухгалтер, всю жизнь просидевший за пухлыми конторскими книгами, а не один из самых смелых и решительных руководителей, возглавляющий наиболее опасное для фашистов партизанское соединение.
- Кончил, полковник? - нетерпеливо спросил Ферреро.
- Сейчас заканчиваю... А ты?
- У меня уже все. Не пропустил ни одного рапорта, ни одной сводки.
- И что получается?
- Получается вот что, - Ферреро наклонил голову, чтобы видеть цифры на бумаге через стекла очков. - Потеряно сто двенадцать человек, не считая захваченных фашистами связных и разведчиков. Из них сто пять убито в бою, семь пропало без вести. И потом: пятьдесят семь раненых, тридцать два больных. И особый счет: двое расстреляны за трусость, один повешен за измену, один удрал, трое посажены под арест.
Старый Ферреро проговорил это совсем расстроенным голосом.
- А у меня так, - сказал Сергей Николаевич, - примерно, конечно. Шестьсот тридцать фашистов погибло при взрыве зольдатенхайма, триста - в казармах, шестьсот пятьдесят - на железных дорогах, триста восемьдесят - при разных других обстоятельствах... Получается тысяча девятьсот с лишним... В общем - две тысячи... Итак, за последний месяц мы уничтожили десять нацистов на одного нашего человека.
- Неплохо, - мрачно буркнул Ферреро.
- Да, неплохо, если забыть о том, что нет с нами двухсот наших людей! Людей, командир! - тихо произнес Сергей Николаевич.
Ферреро снял очки, потер пальцами веки.
- Вот об этом я и думаю, полковник... - тоже необычно тихо сказал он. Я не ребенок, видел в жизни многое... Но нет для меня ничего страшнее, чем подытоживать эти цифры. Двести человек за месяц, полковник!
- И у каждого из них мать, дети или невеста... - сказал полковник. Каждый унес с собой целый мир!..
Наступило молчание. Сергей Николаевич поднялся, сделал несколько шагов по палатке.
- Есть и еще одна сторона у этой страшной бухгалтерии, - вдруг повернулся он к Ферреро. - Двести человек составляют пять процентов главных сил нашей бригады, а две тысячи фашистских солдат чуть ли не пятую долю процента одной только европейской армии Гитлера и его приспешников!
Ферреро тоже встал и подошел к полковнику:
- Я так понимаю, полковник. На крупные проценты уменьшает силы нацистов только Россия!
- Да, и вместе того чтобы помочь ей довести этот разгром до конца, пусть даже так, как помогаем мы - десятыми, сотыми долями процентов, союзники топчутся на юге Италии, бездействуют во Франции!
- Вот уж этого я никак не понимаю!
В комнату вбежал ординарец Ферреро.
- Уходит группа венгров, человек двадцать, - с тревогой в голосе доложил он.
- Куда уходят? - скорее недоверчиво, чем удивленно спросил Ферреро.
- Домой!
- Как это домой?
- Домой, к себе, в Венгрию!
Ферреро, не оборачиваясь, махнул рукой Сергею Николаевичу, чтобы он оставался, и размашистым шагом вышел из палатки.
За хижиной лесника Ферреро увидел группу венгров с рюкзаками за плечами, с сумками и узелками в руках. Против венгров, спиной к хижине стоял Мехти. Он в чем-то горячо убеждал венгров. У стены хижины аккуратными пирамидками возвышались винтовки и автоматы; на земле лежали патронташи, пистолеты, гранаты.
- Что это за маскарад? - загремел Ферреро, подходя ближе.
Мехти вытянулся перед командиром:
- Венгерские товарищи решили покинуть бригаду и пробираться домой!
Чувствовалось, что Мехти прилагает все усилия, чтобы казаться собранным и спокойным.
- Бежать домой? - хрипло выговорил Ферреро. - Да вы понимаете, что каждому из вас за дезертирство грозит расстрел у этой вот стенки?
Разгневанный, со сверкающими глазами, он угрожающе надвигался на безмолствующих венгров, пока не очутился лицом к лицу с командиром отряда Маркосом Даби.
У Даби из-под еле державшейся на макушке шапки выбивались на лоб огненно-медные волосы.
В бригаде хорошо знали Маркоса - лучшего партизанского снайпера, горячего и своенравного, но беззаветно храброго. Потомственный батрак, он в начале войны гнул спину в имении одного из отпрысков фамилии Эстергази богатейших венгерских феодалов. Чтобы не идти на фронт, Маркос отрубил себе топором два пальца на правой руке. Это избавило его от призыва в армию, но ему еще долго пришлось изнурять себя каторжным трудом в конюшнях и в хлевах помещика, поставляющего провиант для гитлеровских войск. Потом Маркос услышал о партизанах, действующих у берегов Адриатического моря. Вместе с другими батраками Маркос, захватив фамильные охотничьи ружья и старинные пистолеты помещика, ушел в лес, а позднее пробрался к партизанам. У него был меткий глаз и сердце, исполненное ненависти к врагу, и вскоре о Маркосе заговорили во всех отрядах бригады. За короткий срок он был дважды ранен в грудь навылет, но это не мешало ему добровольно вызываться на самые трудные, опасные дела.
Зная нрав Маркоса, Ферреро ждал горячего объяснения или запальчивого протеста. Спокойный тон венгра поразил его.
- Зачем вы кричите, командир? - глухим от печали голосом, укоризненно сказал Маркос. - Разве мы бежим? Мы уходим честно, сдаем оружие. Вот только эти штуки я оставляю при себе. Я их сам принес. - Он показал на кремневые пистолеты, ручки которых, отделанные перламутром, торчали у него из-за пояса.
- Что... что такое?.. Вы, значит, открыто заявляете, что струсили? изумился Ферреро.
- Среди нас нет трусов. Но оставаться здесь нам больше нельзя.
Ферреро снова вскипел.
- Да что вы, рехнулись, черт вас возьми? - крикнул он, обращаясь ко всем венграм.
- Мы уходим, чтобы не быть уничтоженными, - ответил за них Маркос.
- Товарищ командир, - вмешался Мехти, - им кто-то сказал, что в одной из партизанских частей на прошлой неделе тайно расстреляли венгров.
- И ничего более умного они не могли придумать? - перебил его Ферреро.
- Мы не придумали это, - возразил Маркос. - Нам принес эту весть Шандор Дьердь, он никогда не лгал и может подтвердить свои слова, если не умер.
Еше утром дозорные подобрали на тропе тяжело раненного незнакомого партизана-венгра. Вспомнив об этом, Ферреро кинулся ко входу в хижину. В узких сенях доктор мыл руки в эмалированном тазу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
