— Кто там?
Я узнал ее голос. Голос Таи-актрисы.
— Это ваш старый знакомый, приехавший из Нью-Йорка.
— У меня нет никаких знакомых в Нью-Йорке.
— Это Алексей Сирин. Надеюсь, вы помните это имя.
— Я вас не знаю, простите. Не стучите больше в эту дверь. Я сплю.
Смущенный, зараженный, оскверненный и испачканный я спускался по лестнице вниз.
Актер Ипатий Платиновый наконец получил квартиру в новом доме, недалеко от центра, которую он дожидался пятнадцать лет. И это один из лучших актеров мира. Теперь, когда я пишу эти строки, он уже год лежит на имперском кладбище и его, видимо, не волнуют все те заботы, мирские, та суета, которые волновали. Он бегал со съемки на съемку и опять на новые съемки. И добегался. Говорят, что Бог забирает к себе в первую очередь лучших. Лучше бы он забирал худших… Но кто я, чтобы советовать — Богу. В последний год он продавал свое имя всем, кто платил. На его плечах висело десять иждивенцев.
Я разгружаю пакеты, полные провизии, а он с аристократической улыбкой принимает их из моих рук.
— Алексей, мой милый америкашка, сколько ж мы не виделись?
— С того самого момента, как праздновали мой первый прилет в ваши пенаты — в доме Певца.
— Хорошо сидели. Сколько у вас милых дам было! Сейчас так не посидишь. Все изменилось. Не знаем, будет ли хлеб завтра в булочной.
Я смотрю на гениальное лицо актера и думаю. С ужасом осознаю, что забыл свою камеру: как горько я буду сожалеть об этом — года. Как свет падал на его лицо!..
— Зачем же вы себя так утруждали, столько понавезли?
Я пожимаю неловко плечами.
— Я должен угостить вас хотя бы чаем с бутербродами. Сам не завтракал, ждал. Какая прелесть, черная и красная икра! Я уже забыл, как она выглядит.
Я снял быстро туфли. В Империи в гостях всегда надо снимать туфли. Вошла грациозная девушка.
— Познакомьтесь, это моя дочь Анна — балерина. Это Алексей Сирин — американский писатель, нашего происхождения.
Она протянула мне руку. Я не знал, что у Платинового такая взрослая дочь.
— Я пошла, папочка, у меня классы. — И она грациозно попрощалась с нами.
Мы сели за маленький стол у окна.
— Я видел вчера вас по телевизору, показывали рекламу нового фильма «Ловушка для кошки».
— Был такой грех, в прошлом году в Лиссе снимали, на море.
Меня укололо упоминание Лисса и моря.
— А кто была «кошка»? Спина поразительная.
— Актриса Ирина Хмелева, из молодого поколения.
— И как она как актриса?
— Как все они: играет. Как там ваша Америка? Мое приглашение в гости все еще остается в силе?
— Конечно, в любое время. Вы знаете, мой дом — ваш дом.
— Билет много долларов стоит. Актерам у нас не платят столько.
— Даже великим?
— Тем более великим.
— С этим все будет улажено, вам приезд ничего не будет стоить.
— Спасибо, Алеша. Я заранее признателен.
Мы пьем американский чай в пакетиках, и я надкусываю бутерброд с сыром и помидором.
В час дня стучу в массивную металлическую дверь Джорджа на девятом этаже. Я думаю, такую дверь даже гранатой не взорвать. Интересно, что он там хранит?
Джордж благосклонно принимает большую сумку, набитую его заказами, в ответ он даже забывает сказать «спасибо». Он просит поставить ее на пол, поближе к нему, и начинает жаловаться на сломанную руку.
Я посочувствовал его ситуации. Он жаловался, он ныл. Изо рта Джорджа почему-то пахло гнилью. Он совсем не походил на того цветущего бонвивана, которого я встретил всего полгода назад.
Извинившись, я удалился помыть руки. Ванная и туалет были неубраны. На подгнивших перекладинах висели интимные, застиранные принадлежности мужа и жены. Мыло квасилось в сломанной мыльнице. Я не мог пересилить себя к нему прикоснуться. Вокруг стоял дурной запах запущенности, упадка, развала. Все гнило.
— Ты понимаешь, — Джордж сидел у кофейного столика в комнате среднего размера, — мне надо срочно Натку вытолкнуть замуж в Америку. Дочку она возьмет с собой. Она баба ладная, может, понравится.
Он испытующе посмотрел на меня. Я молчал. Я надеялся, что он не ожидал, что я сошел с ума, чтобы жениться на ней.
— Их сплавлю в Америку, на ваши харчи, а Душка останется со мной, здесь, будет вести хозяйство.
Я молчал.
— Ладно, тебя не волнуют мои проблемы. Давай о твоих делах.
— Меня волнуют ваши проблемы, как и вы сами, просто это не так просто: взять и найти американца, который женился бы на женщине, которую он никогда не видел, с дочкой.
— А то я не знаю, как у вас в Америке. На таких крокодилах женятся.
— Да, но они идут в зоопарк и видят этих «животных» сначала.
— В общем, подумай, как и чем ты можешь мне помочь.
— Хорошо, — согласился я.
— Информация к размышлению. Пока тебя не было, я создал свое собственное издательство «Империя-Америка». «Отечественная литература» горит ясным пламенем, фондов никаких, все издательские планы застопорены, поэтому я перевожу все лучшие книги и права на них в свое издательство, в котором у меня есть партнер Левин, соиздатель. Рукописи, естественно, отбираю я, он занимается денежной стороной. Уже выпустил пять книг под этой издательской маркой. Уверен, тебе будет приятно узнать, что «Факультет» — одна из первых, которую я забрал из «От. лита». В наше коммерческое издательство.
Я не был уверен.
— Кстати, в один заход с тобой буду печатать книгу такой немалоизвестной девушки у вас по имени Мадонна.
— Вы получили права?!
— Конечно, через Англию. Иначе как бы я печатал. Значит, так, Левин тебе сейчас расскажет, какие существуют препятствия с типографией, и посоветует, как их можно уладить.
Это мне напомнило шутку Максима: «Стой так, упрись, я все улажу!..» Глагол упрись мягко снимал «раковость» ситуации. Мне надо было упереться…
В дверь раздался звонок. Те же, явление второе, входит Левин. Местечковый купчик, который бегло ощупывает меня с ног до головы и жмет своей потливой ладонью руку.
— Это мой партнер и соиздатель, а это — Алексей Сирин, писатель.
Левин берет сразу быка за рога:
— Книга мне ваша, скажу честно, не понравилась. Сегодня ее никто не купит, и она не принесет никакой прибыли.
— Скажите, а вы много читали? Книг?
— Этим занимаюсь не я, а Джордж. Я — издатель. Я книги не читаю. Но так как он толкает вас в первую десятку, а деньги идут из моего кармана, а у меня жена и двое детей, которых нужно кормить, то я прочитал.
— Спасибо, — сказал я.
— Джордж говорит, что по контракту (и он достал из своей замусоленной папки мой контракт) мы должны издать вашу книгу в оставшиеся пять месяцев. Из уважения к нему — я согласен. Но о 200 тысячах экземпляров и речи быть не может, дай Бог, 75 тысяч напечатать.
Я внимательно посмотрел на Джорджа, он глядел безразлично в окно.
— Но в типографии, — продолжал Левин, — большая очередь. Джордж хочет доставить вам приятное — издать вашу первую книгу здесь, я хочу доставить приятное ему, поэтому, чтобы все ускорить, надо дать взятку.
Я сначала подумал, что ослышался. Он быстро говорил.
— Что-что?
— Взятку в типографию. Чтобы ускорить внеплановое печатание вашей книги.
— В чем это выражается?
— Пять тысяч долларов.
Я задумался. Я не был готов издавать за взятки мои книги.
— Так, господа дельцы, — сказал Джордж, третейский судья, — прошу всех на кухню, отведать, что Ната для вас приготовила.
Я поздоровался с женой, вручив ей духи, шоколад, косметику и что-то еще.
Обед был ужасный, вилкой в рот его протолкнуть было нельзя.
— Вот такое говно мы едим, — подвел итог Джордж, съев все.
Левин встал, сказал, что ему на электричку, и в дверях обронил, что «остальные детали» я могу обсудить с Джорджем. И ему оставить деньги.
Издатель и писатель перешли в столовую. Ни к еде, ни к водке я не смог прикоснуться.
— Какой деловой парень! Ради тебя специально в столицу приехал, бросив все дела.
«По-моему, это и было дело…» — подумал я.
— На редкость неприятный тип, Джордж, если позволите, как вы нашли такого в партнеры?
— Он — меня. У него деловая хватка хищника. Надо на жизнь зарабатывать, а то я сижу в дерьме, когда все купаются в золоте.
— А что с «Отечественной литературой»?
— Забудь про нее, она погибла. Или гибнет, какая разница.
— Это же лучшее издательство в…
— Мало ли что было. Давай говорить о том, что есть.
— Как все это будет происходить? — предчувствуя недоброе, спросил я.
— Ты оставляешь мне пять тысяч — для него! А я к первому марта издаю твой роман.
— А кто будут редактор, художник, корректор?
— Какая тебе разница, найду. Это мои заботы. Тебя они пускай не волнуют.
— Но вы же сами сказали, что «Отечественной литературы» больше нет…
