— Джордж, почему «Факультет»?
Мы говорили по-английски об издании романа не на английском языке.
— Я тебе открою секрет. Хочу, чтобы была полка, уставленная книгами, где написано обо мне. Ты живо пишешь, с натуры, и я знаю, что если стану твоим первым издателем, то рано или поздно попаду в твои писания.
Я улыбнулся невольно.
— Ты зря смеешься, я уже послужил прообразом в двух книгах, написанных женщинами. Но бабы писать не умеют, а ты — пишешь хорошо.
Я склонил голову. По этикету.
— Даже если бы вы не стали моим издателем, вы бы все равно попали в мои писания, Джордж. Вы слишком колоритная фигура. Персонаж.
Он с приятностью к себе — улыбнулся.
— На этом, Алексей Сирин, я с вами прощаюсь. Надо мчаться в министерство выбивать фонды. Чтобы издавать и американских писателей!
Как пел соловей!..
— Позвони перед отъездом, если не затруднит передать пару писем в США. Список книг составил?
Я вынул и положил на стол. Он бегло глянул.
— Хорошая подборка. Дай только время. К следующему приезду соберу. Но только…
— Естественно — заплачу, заплачу.
— Это ж не мое. Издательское, а расхищение народного добра…
Мне нравилось его чувство юмора. И уже в дверях я услышал:
— Привет актрисе и низкий поклон. Скажи: «идем заданным курсом».
Я откланялся.
На двадцать первом облаке я несся к Тае домой. Периодически поглядывая на пассажирское сиденье, где лежала белая с желтизной бумага, на которой черными буквами было напечатано:
«ДОГОВОР».
Я взлетел на четвертый этаж и затарабанил в ее дверь.
— Алешенька, что случилось?
— Я подписал контракт! Я подписал контракт!! Я подписал контракт!!!
И мы начали танцевать, как маленькие дети. Казалось, Тая не была удивлена. Как будто это ожидалось. В конце танца она почему-то смущенно отвела глаза, на что я не обратил никакого внимания.
— Я так рада за вас. Я вам предсказывала, что все будет хорошо, нужно только… время.
Я целовал ее лицо, которое до этого целовал редко.
— Представляете, в одиннадцать утра я расторгаю контракт с «СООК», а в два часа — подписываю договор с «Отечественной литературой».
— Вы отчаянный человек — разорвать контракт на собственную книгу.
Она смотрит мне в глаза. А там — любовь. Или мне кажется?
Она даже не спрашивает, какую книгу Джордж будет издавать. Как будто это само собой разумеется.
— Звонила ваша мама. Обрадуйте ее.
— Больше никто не звонил?
— Нет, а кто-то должен? — спрашивает кокетливо она.
Я думал, что они одумаются в «СО» и позвонят. Неисправимый мечтатель. После разговора с мамой я вешаю трубку и слышу голос актрисы:
— Мы должны это отпраздновать, немедленно!
— Хотите пойти в Дом литераторов? Я как бы теперь становлюсь имперским писателем — тоже.
— Мой писатель, у меня уже все накрыто на столе. И шампанское заморожено.
Я смотрю удивленно на подошедшую актрису. Она никогда не пила вина или шампанское. Она ничего не пила, кроме джина и водки — ради меня.
— Я предчувствовала. Я знала, что у вас все получится. Что придет ваш час.
Она открывает бутылку и наливает полные фужеры, которые я видел в доме у родителей. Меня трогает эта забота и деталь.
— За вас, мое солнышко, за вас, мой мальчик, чтобы у вас все всегда сбывалось!
Мы пьем до дна, она целует меня в губы. У нее очень мягкие губы.
— Можно подавать водку, мой господин? — спрашивает она с театральными интонациями.
— Если это поможет голове — после вчерашнего.
— Еще как поможет! У нас есть такое необычное слово — опохмеляться.
На столе стоят всевозможные весенние салаты.
— Мне это еще никогда не помогало, наоборот, вызывало дополнительную головную боль и жжение в желудке.
— А хотите я вас поцелую в ушко, и все пройдет?
Я благосклонно подставил голову.
— Алешенька, а почему я вам пришлась? — вдруг спрашивает Тая.
— Квартира в центре, машина и плюс — девушка.
— Значит, девушка на третьем месте?
— На четвертом.
— А на третьем?
— Знаменитый папа.
— А, это, конечно, существенно, — сказала она, подумав. И неожиданно рассмеялась. — Мой мальчик, что вам положить, я хочу, чтобы вы поели? Вы носитесь целые дни, без остановки, а потом вас поят водкой.
Она положила мне салаты, один из них — оливье из крабов.
— Я все думаю, вдруг дождусь… похвалы. Но думаю, напрасно думаю… — ответила она сама себе.
Я взял ее руку и медленно поцеловал.
— С хорошим человеком и поговорить приятно!..
— Сегодня должен быть торжественный вечер. Вечер торжеств. Я включу музыку? Моего любимого Синатру, которого вы подарили.
Она уходит и возвращается.
— Вы хотите поехать после обеда на набережную?
— С вами — на край света.
— Я серьезно.
— И я не менее. Когда я вас теперь увижу?..
— Вы меня видите. Вот он я!
— Вы уезжаете через два дня, и я не хочу быть мелодраматичной в такой особенный для вас день.
— Когда у вас заканчивается сезон в театре?
— В июне.
— А что летом?
— Не представляю.
— А что делали прошлым летом?
— Была с одним очаровательным мальчиком на море. Все вспоминается, как сказка.
Шампанское, второй бокал, ударило в голову.
— Хотите опять?..
— С превеликим удовольствием.
— Я не про море. Приехать в Америку…
— Да, мое солнышко, если вы меня приглашаете?
— Приглашаю.
Она бросилась мне на шею.
— А билет? Сейчас всё…
— Об этом я позабочусь.
— Вы мой замечательный мальчик… — Она приникла мягкими губами к моей щеке.
Потом мы гуляли и катались час на набережной, совсем пустой и пустынной, без людей. Она держала меня под руку. А я все никак не мог понять своего отношения к ней. Кроме того, что мне нужна была ее поддержка. И близость, но не половая, а — нахождение рядом. Секс с ней меня никогда особо не волновал.
Вообще я запутанный человек. И не пытаюсь в себе разобраться.
Вернувшись, мы допили шампанское. К водке я не прикасался.
Перед отъездом я звоню Джорджу, который просит забрать письма и книги некой даме.
— Слушай, — говорит он, — тут жена жалуется, что у ребенка на осень нет сапожек и плаща. Не сочти за труд, у вас там все есть. Я с тобой потом книгами рассчитаюсь.
Тая не плачет в аэропорту, а ведет себя мужественно.
— Алешенька, вы боитесь?
— Лететь? Всегда боюсь.
— Как вы летите?
— Через Брюссель.
Едва я долетаю до Брюсселя, я мчусь, как ненормальный, в клуб и звоню ей по кредитной карточке в Империю.
— Я так счастлива слышать ваш голос. Вы где?
— На седьмом небе.
— Вас так хорошо слышно, как будто на земле. Вы из самолета звоните?
Я совсем раскис.
— Я скоро приеду и вам во всем, во всем помогу. Держитесь, мой мальчик. И никогда не сдавайтесь.
У меня торчит ком в горле. В Нью-Йорке меня ожидали суды, «пиявка», долги, проблемы, суета. Все это называется жизнью.
И это называется жизнь?
Возвращение в Нью-Йорк всегда поражает — цветом. Глаз после имперской серятины не верит собственной сетчатке. Улицы, считающиеся самыми неубранными в Америке, кажутся наичистейшими по сравнению с имперской грязью.
Консьерж-ливрейный дает туго набитый пакет — почтой, письмами. Живой лифтер везет на седьмой этаж, спрашивая о поездке. Открываешь пакет и, как двадцатиголовая гидра, на тебя выпрыгивают счета, долги, повестки в суд, иски «любимой». В общем, житейские радости.
До Таиного приезда оставалось пару месяцев, и мы начали писать друг другу письма. В сумме от нее пришло не больше пятнадцати посланий. В них было большое количество ошибок, — видимо, она давно не касалась языка, пользуясь только устным, но не письменным. Я невольно редактировал эти ошибки…
Из письма:
«Солнышко, мое дорогое, если бы Вы знали, какие Вы пишете письма. Сколько в них пространства, как они передают настроение, они мне напоминают картинки импрессионистов. Вы очень талантливый человек. Вы мужчина, Вы мальчик, Вы ребенок. Вы чистый, добрый, ранимый, нежный, страстный, нервный, пронзительный человек. Я Вам очень благодарна, низко Вам кланяюсь, горжусь Вами, любуюсь, желаю Вам остаться таким же. Спасибо Господу Богу, что я с Вами познакомилась».
Я писал ей большие письма. Мне нужен был собеседник, мне нужно было выговориться, излиться. Я был совершенно одинок, в клетке, под колпаком. Квартира уже была не оплачена год. «Пиявка» затягивала петлю все туже и душила во всех судах штата. Выливая на меня такое количество грязи, лжи, помоев… Кредиторам я был должен миллион с четвертью (я владел четырьмя квартирами, домом и прочим). Приближалась розовая, в дымке, черта банкротства. Я знаю — черта не приближается.
