Потерпев неудачу с брандерами, Монк, все же не отказался от мысли уничтожить «Семь Провинций». Теперь он приказал сразу нескольким своим кораблям, сомкнув линию, сблизиться с флагманом Рюйтера и бить по нему залпами, пока тот не будет уничтожен. Эта атака была наиболее страшной и долгой. Ядра в таком количестве прыгали по палубе корабля, что Рюйтер каждый миг ожидал взрыва. Рядом с командующим неотступно следовал его зять де Витт. Переступая через еще крутящиеся ядра, Рюйтер говорил ему:
– Ну, почему же я столь несчастлив, что ни одно из тьмы летящих ядер не поразит меня!
Рядом то и дело падали убитые и раненные, кровь текла по палубе уже не ручьями, а единой широкой, быстро густеющей багрово-красной рекой.
– Отец! Если вы предадитесь отчаянию, то для всех нас не останется ничего кроме смерти! – попытался, было. успокоить Рюйтера зять.
– Я не отчаиваюсь, я лишь высказываю тебе свою мечту! – оборвал де Витта лейтенант-адмирал. – Мы же будем драться, пока мы дышим!
Но Рюйтер не просто отходил, он заманивал англичан на близлежащую песчаную банку. От точного огня голландцев вдалеке уже полыхали огромными кострами два английских корабля. Понимая, что Рюйтер великолепно знает местные воды, в то время как его капитанам придется действовать вслепую, что неизбежно приведет к большим потерям, Монк с большим сожалением отдал приказ о прекращении погони и повороте флота на обратный курс. Невозможное случилось! Избиваемый и отступающий Рюйтер, несмотря на всю трагичность ситуации, сумел не только нанести урон во много раз превосходящему врагу, но и заставить его убраться восвояси.
Но и на этом Рюйтер не остановился. Обнаружив, что три его корабля отстали настолько, что вот-вот будут захвачены англичанами, Рюйтер немедленно собрал несколько наименее потрепанных кораблей и фрегатов, приказал вице-адмиралу Банкерту спасти отставших. Атака Банкерта имела полный успех. Едва он устремился в атаку, англичане, не приняв вызова, отвернули прочь. Задача, поставленная Рюйтером, была выполнена без всяких потерь.
Адмирал де Рюйтер
Российский военно-морской историк лейтенант Щеглов писал об этом так: «Отступление Рюйтера было выполнено столь образцово, что оно справедливо стяжало ему славу равносильную победе и превосходило таковое же отступление Мартына Тромпа, ибо при таком подавляющем числе англичан голландская эскадра, казалось бы, должна была быть окончательно истреблена, между тем как в этом отступлении Рюйтер не потерял ни одного корабля, тогда как у англичан два были потоплены и два сожжены брандерами. Тем не менее, голландский флот был на этот раз разбит и потерял 10 кораблей, 2000 человек убитыми и 1000 пленными, англичане же потеряли 4 корабля, 1500 человек убитыми и пленными».
В тот же вечер голландский флот встал на якорь у порта Доорло. Спустившись в свою разнесенную в щепки каюту, Рюйтер с грустью посмотрел на перебитых ядрами цыплят и бережно снял со стены чудом оставшийся целым натюрморт, поднял с палубы обгоревшую Библию. Там же подле Доорло Рюйтер расстался с французскими волонтерами, которые отправились шлюпкой на берег, чтобы через Кале добраться до Парижа и представить отчет королю Людовику о ходе англо-голландской войны. Отослав в Амстердам подробнейший отчет о всех перипетиях только что завершившегося сражения, Рюйтер перешел с флотом в Флессинген и Виелинген, где велел всем капитанам подать докладные о необходимом ремонте и припасах. На «Семи провинциях» насчитали тридцать погибших и сто тридцать раненных. Тогда же открылось, что часть матросов, в испуге попряталась в трюме, и выбрались оттуда, только тогда, когда бой был уже закончен. Командующий хотел, было, поначалу расправиться с трусами, но число их было столь велико, что он от этой затеи отказался, ограничившись лишь публичной поркой дезертиров.
Лейтенант-адмирал весьма нервничал. До сих пор он ничего не знал о судьбе эскадры Тромпа. Прошло еще несколько томительных дней, прежде чем тот вернулся.
Пока Рюйтер занимался починкой кораблей и пополнением команд, Генеральные Штаты прислали к нему в Виелинген депутатов с изъявлением благодарности за спасение флота. Все были потрясены тем, что Рюйтер, несмотря на свое тяжелейшее отступление, ухитрился не только заставить англичан отойти, так ничего не добившись отойти, но при этом не потерял, ни одного корабля своей эскадры, в то время как сам уничтожил четыре английских. Сошедшие на берег офицер и матросы как один во всеуслышание заявляли, что не помнят, чтобы когда-нибудь кто-то был достоин такой славы как их главнокомандующий за блестяще проведенный отход своего флота из неприятельского кольца.
– Отступление Рюйтера славнее любой победы! – говорили одни.
– Наш папа шел на прорыв с семью вымпелами против неприятельских двадцати трех и вышел победителем! Разве это не подвиг достойный бессмертия! – вторили им другие.
Сам Рюйтер в это время был озабочен выбиванием парусов и такелажа у прижимистых адмиралтейских чиновников. Раненных и больных развезли по госпиталям. Остальных членов команд поартельно отпускали на несколько суток по домам. Затем Рюйтер собрал военный совет для осуждения тех, кто пренебрег своими обязанностями в сражении. Одного из капитанов разжаловали в матросы и навсегда изгнали с флота, многие матросы были протащены под килем корабля, а некоторые повешены. Настроение от всего этого у Рюйтера было самое удручающее.
Но на этом беды лейтенанта-адмирала не закончились. Желая проведать мужа, к нему в Виелинген приехала жена с младшей из детей пятнадцатилетней Анной. Но, как говорится, большая беда никогда не приходит одна. В дороге девочка заболела, и спустя несколько дней после приезда к отцу умерла. Смерть своей маленькой любимец Рюйтер перенес очень и очень тяжело. «Он утешался своей набожностью, предаваясь воле провидения» – так писал об этих горьких днях адмирала один из биографов Рюйтера.
Тем временем, все более и более разгорался скандал вокруг Корнелия Тромпа. Штаты затребовали от командующего подробного донесения о действиях его младшего флагмана. Рюйтер ничего не скрыл, однако, ничего и не прибавил. Донесение его было кратким, честным и без тех личных выпадов в адрес Тромпа, которые, казалось бы, можно было ожидать. Рюйтер справедливо обвинял Тромпа в том, что он слишком поздно вступил под паруса на неприятеля, а затем и вовсе покинул флот. В свою очередь Тромп обвинял Рюйтера во всех мыслимых и немыслимых грехах, не стесняясь в выражениях. Тромп писал следующее: «…После сих прежних верных моих услуг, лишь прискорбно видеть себя на счету преступников и обвиняемым в гибели флота по одной зависти лейтенанта-адмирала Рюйтера. Он не прощает лишь преимущества, одержанного мною над неприятелем с меньшими силами, нежели каковыми он начальствовал и с которыми был разбит. Если я не буду вознагражден за такое оскорбление, то признаюсь, что не нахожу себя более способным служить…»
– Образумься и покайся в случившемся! – говорили Тромпу друзья. – Ведь виноват во всем только ты!
– Это неправда! – продолжал твердить упрямо Тромп. – Рюйтер похитил у меня славу! Благодаря его стараниям флот сейчас настолько распущен, что я не удивлюсь, если матросы скоро перережут друг друга на берегу в драках!
Несмотря на все заявления Тромпа, вина его была доказана полностью. Кроме этого стало очевидным, что далее два адмирала служить и воевать вместе не могут. Голландия не могла позволить себе роскошь еще одного выверта младшего флагмана. Тромп немедленно был вызван в Гаагу, где ему и было объявлено, что он отныне «отчуждается» от флота, а на его место уже назначен другой адмирал. Не ожидавший такого поворота, Тромп тут же сказал президенту Штатов де Витту:
– Я готов немедленно и всенародно признать свою вину перед Рюйтером и республикой. Я готов служить на любой меньшей по значимости должности, готов быть простым капитаном. Прошу лишь об одном, не отправлять меня на берег в этот трудный для отечества час!
Депутаты долго совещались. Наконец, верх взяло мнение, что наказание Тромпу следует оставить в силе хотя бы потому, чтобы показать всем, как, невзирая на чины и заслуги, карается ослушание во время войны и тем самым предостеречь себя от подобных поступков в будущем. Тромпу было объявлено об отставке и о запрещении покидать Гаагу до конца войны, а так же переписываться с кем бы то ни было. Причина столь строгого домашнего ареста крылась в том, что депутаты Генеральных Штатов и в первую очередь братья Витт побаивались, как бы разобиженный Тромп, появившись в портах, не вызвал бунт среди преданных ему офицеров и матросов.
Пока шли разбирательства с Тромпом, Рюйтер встретился с французским послом д, Эстрадесом, обсуждая вопрос возможного объединения голландского и французского флотов для совместных действий против англичан. Посол обещал, что французский флот уже полным ходом вооружается и вскоре должен прибыть в Ла-Рошель под началом герцога де Борфорта. Тогда же он возложил на грудь Рюйтера от имени своего короля орден Святого Михаила.
