- Своеобразное утешение для трупа, - сказал я.
- Понимаю, что обескуражил вас. Однако не думайте, что на любой территории Америки люди настолько безответственны и разнузданны. Только в немногих городах, где преобладают истинно крутые нравы, необходимо не иметь при себе оружия. В других местах - пожалуйста. Многие мои знакомые в Америке обыкновенно носят при себе что-нибудь, но это просто так, в силу привычки. Они даже не помышляют прибегать к помощи револьвера, правда если их к этому не принуждают. Беспокойство может причинить лишь тот, кто вытаскивает эту игрушку, чтобы привести веские аргументы в пользу консервирования персиков, выращивания апельсинов, раздела городских участков или прав на воду.
- Благодарю вас, - сказал я чуть слышно. - Я намереваюсь изучить это позднее. Весьма признателен за информацию.
Когда он ушел, я подумал, что, выражаясь языком, принятым на Востоке, меня, вероятно, "водили за нос". Однако не оставалось никаких сомнений относительно искусства этого человека владеть оружием, чему он нашел столь тонкое извинение.
Я представил этот случай на рассмотрение профессора. "Мы отправимся в Америку, прежде чем ты успеешь заклеймить ее окончательно, - сказал он. В Америку мы поплывем на американском корабле и скажем "гуд бай" Японии".
В тот вечер мы подбили "выручку" от пребывания в "стране маленьких детей". Мы проделали это с большей тщательностью, чем многие подсчитывают свое серебро, и вот что вспомнили: Нагасаки с его серыми храмами, зелеными сопками и изумление от встречи с новым берегом; Внутреннее Японское море тридцатичасовая панорама проплывающих мимо нас (к нашему восторгу) серых, бурых, серебристых, словно крашеных, островков; Кобе, где мы наелись досыта, а затем посетили театр; Осака - город каналов и цветущих персиковых деревьев; Киото - счастливый, ленивый и пышный Киото; голубые стремнины и невинные развлечения Арашимы; Отсу на безбрежном озере под дождем; Миношита в горах; Камакура на берегу ревущего Тихого океана, где Великий Будда с невозмутимым видом прислушивается к шуму столетий и грохоту прибоя; Никко - самое прелестное место под солнцем; Токио - на две трети цивилизованный и вполне прогрессивный людской садок; композитная франко-американская Иокогама. Мы освежили в памяти все эти места, сортируя и откладывая в сторону самые драгоценные воспоминания. Если бы мы задержались в Японии дольше, то могли бы испытать разочарование. Впрочем, это было бы невозможно.
- Какое умозрительное обобщение ты можешь сделать? - спросил профессор.
- Девушка из чайного домика, одетая в желтовато-коричневый креп, стоит под цветущим вишневым деревом. У нее за спиной зеленые сосны, два младенца и выгнутый, как спина борова, мост, переброшенный через реку цвета бутылочного стекла, которая бежит по голубым валунам. На переднем плане маленький полицейский в мешковатой европейской одежде попивает чай из бело-голубой посуды на черном лакированном столике. Кудрявые белые облака над головой и холодный ветер вдоль улицы, - сказал я.
- Мое обобщение несколько иное. Японский мальчишка в плоской немецкой фуражке и мешковатой итонской куртке; Великий Повелитель из магазина игрушек; игрушечная железная дорога; сотни других игрушек; поля, словно намалеванные зеленой краской. Все вместе аккуратно упаковано в коробку камфарного дерева и снабжено сопроводительной инструкцией под названием: "Конституция - цена двадцать центов".
- Ты обращал внимание на теневые стороны. Стоит ли вообще записывать свои впечатления, чтобы их читали другие? Каждый должен иметь наготове собственные. А что, если я и вправду опубликую путевые заметки?
- Ты не сделаешь этого, - ласково сказал профессор. - Кроме того, когда в Японии появится другой англоиндиец, здесь проложат новые сотни миль железнодорожного полотна, а порядки изменятся. Напиши, что человек должен ехать в Японию, ничего не планируя заранее. Кое-что ему расскажут путеводители, а встречные растолкуют в десять раз больше. Сначала пускай найдет в Кобе хорошего гида, остальное пойдет само собой. Путевые заметки - это очередное проявление того необузданного эгоизма, который...
- Я напишу, что человек получит удовольствие, если отправится в путешествие из Калькутты в Иокогаму, останавливаясь по дороге в Рангуне, Моулмейне, Пинанге, Сингапуре, Гонконге. Он сможет провести месяц в Японии примерно за шестьдесят фунтов, а то и меньше. Но если он станет приобретать редкости, то погиб. Пятьсот рупий достаточно, чтобы, ни в чем себе не отказывая, прожить в Японии месяц. Главное - захватить в дорогу тысячу черутов, то есть достаточное количество сигар, чтобы дотянуть до Сан-Франциско. Сингапур - последнее место, где еще можно приобрести бирманские сигары. За Сингапуром скверные люди продают манильские сигары со странными названиями по десять, а гавану - по тридцать пять центов за штуку. Учтите, что никто не станет заглядывать в ваши коробки, пока вы не доберетесь до Фриско. Поэтому смело берите с собой по меньшей мере тысячу черутов.
- Мне кажется, что у тебя очень странное чувство меры.
Это были последние слова профессора, которые он произнес на японской земле.
Глава XXI
рассказыает о том, как я прибыл в Америку раньше назначенного срока и был
потрясен душой и телом
Der капитан Шлоссенхайм сказал,
Согласно с теорией Бога:
"О Брайтман, ведь это сужденье о
Вами пройденной der дорога.
В свое удовольствий имеете жить,
Пока понималь, старея,
Что главное - саморазвитье
der религиозный Идея".
Вот и Америка. Это - пароход, который принадлежит Тихоокеанской почтовой компании. Правда, называется он "Город Пекин", однако порядки на нем все же американские. Мы затерялись в толпе миссионеров и американских генералов. В свое время генералы (самые настоящие немцы) побывали на полях сражений под Виксбергом* и Шилоа* и поэтому считали себя более чистокровными американцами, чем сами американцы. Впрочем, строго конфиденциально они готовы были признаться, что никакие они не генералы, а просто бревет-майоры корпуса американской милиции*.
И все же миссионеры - самая необычная часть нашего груза. Вам не приходилось слышать, как священник-англичанин читает получасовую лекцию о накладных и вообще о грузообороте железной дороги, ну, скажем, такой, как Мидленд?* А вот профессору пришлось: он устроился в ногах у смуглого бородатого человека с пронзительным взглядом, а тот обстоятельно разъяснял ему нечто подобное, да с таким знанием дела, что лектору позавидовал бы маститый писака из финансового отдела любой газеты.
- Твой друг знает цифирь как свои пять пальцев, - сказал я профессору. - Кто он такой?
- Миссионер-пребистерианец из миссии для япошек, - ответил профессор.
Я прикрыл рот ладошкой и больше не задавал вопросов.
Для разнообразия мы везем также народ из Манилы - тощих шотландцев, которые ежемесячно играют в Манильскую государственную лотерею. Иногда кое-кому из них, так сказать, приходят в руки все козыри. Например, некто выиграл в декабре десять тысяч долларов и теперь спешит повеселиться в Новом Свете.
Похоже, что все моряки с американских пароходов, которые плавают по эту сторону их континента, играют в манильскую лотерею, и разговор в курительном салоне то и дело заходит о шальной удаче или деньгах, которые были проиграны благодаря случайному промаху. Лотерейные билеты продаются более или менее открыто в Иокогаме и Гонконге, а сам розыгрыш (тут все единодушны) не заслуживает упреков.
Мы покорились однообразию двадцатидневного путешествия. Рекламные объявления Тихоокеанской почтовой не соответствуют действительности. Их пакетботы с паровыми машинами способны покрыть положенное расстояние за пятнадцать суток только при самых благоприятных ветрах и надлежащем давлении пара в котлах. Например, "Город Пекин" развивал жалкие десять узлов, то есть тащился шагом, неподобающим его громоздкому корпусу.
"Вот поймаем ветер, и дела пойдут веселее", - твердил капитан. Это четырехмачтовое судно может нести изрядное количество парусов. Дело в том, что далеко не безопасно гонять пароходы через эту океанскую пустошь, обходясь "голыми" мачтами, как на атлантических лайнерах.
Однообразие моря убийственно. Мы разминулись с опрокинутой тюленебойной шхуной. Ее днище было густо облеплено чайками. В прохладных предрассветных сумерках она походила на труп. Птицы чуть слышно посвистывали, они словно управляли шхуной. Даже когда Тихий океан настроен миролюбиво, биение его пульса весьма ощутимо. Уже через сутки после выхода из Иокогамы нос судна то взлетал вверх, то с шумом окунался в воду, хотя на ее поверхности не было заметно ни единого гребешка. "Идет крупная зыбь, - сказал капитан, но вообще-то "Пекин" - очень сухое судно. Случись что, справится как-нибудь... правда, мне кажется, на этот раз нам не придется подвергать его испытанию". Капитан ошибся. В течение четырех суток мы вызывали угрюмое раздражение северной части Тихого океана, и сутки эти завершила весьма тревожная ночь. Все началось с того, что море посерело, небо покрылось торопливыми облаками и поднялся встречный ветер, который сократил суточный переход на пятьдесят миль. Затем с юго-востока (прямо в борт) принесло зыбь, никак не связанную с ветром, который разгулялся в окрестностях, и шестнадцать убийственных часов мы валялись с борта на борт по ее склонам.
