Тут было для меня нечто новое, но раньше я как-то упускал это из виду. Действительно, ведь там, где в гражданских учреждениях носят мундиры и сабли, неминуемо поощряется самый бездумный бюрократизм.
- Вам бы побывать в Индии, - сказал я, - убедились бы в том, что мы разделяем ваши трудности.
Услыхав это, джентльмен из департамента просвещения Японии подверг меня перекрестному допросу, интересуясь, как поставлено его ремесло в Индии, и за четверть часа выудил то немногое, что мне было известно о начальном и высшем образовании и значении титула "магистр филологии". Он знал, чего добивался, и отстал только тогда, когда зуб его любознательности добрался до голой кости моего невежества.
Затем вперед выступил американец и принялся дергать за струну ("Как обстоят дела в самой Америке?"), которая звучала в моих ушах уже не раз.
- Вся система прогнила сверху донизу, - сказал он, - гнилее и быть не может.
- Совершенно справедливо, - поддакнул человек из Луизианы, пыхнув трубкой.
- Нас называют республикой. Может быть, это и так. Однако я думаю иначе. Только у вас, в Британии, существует республика, которая стоит этого названия. Вы украсили государственный корабль позолоченной носовой фигурой. Но мне-то, как и всякому, кто задумывался над этим, хорошо известно: королева не стоит вам и половины того, во что нам обходится система истинной демократии. Что? Политическая жизнь в Америке? Да ее у нас вовсе нет! Мы заняты одним - распределением должностей среди членов партии, победившей на выборах. Вот и все. Мы мотаем друг другу душу из-за контрактов на трамваи, газ, дороги, то есть любой гадости, которая может обернуться нечестно нажитым долларом. Это и называется политикой. В конгресс и сенат рвутся одни негодяи. Этот Сенат так называемых свободных людей на земле практически состоит из рабов какой-нибудь дурацкой монополии. Будь у меня достаточно денег, я купил бы сенат Соединенных Штатов, Орла и Звездно-полосатое знамя, вместе взятые.
- И голоса ирландцев? - вставил кто-то, по-видимому из числа англичан.
Присутствующие американцы принялись хором поносить Ирландию и ее народ, какими те им представлялись. Каждый предварял "кары небесные", которые призывал на их головы, словами: "Я родился в Америке. Я - американец в нескольких поколениях".
Наверно, нелегко жить в стране, где необходимо доказывать свою принадлежность к ней. Шум усилился, страсти разгорелись...
- Едва ли они верят тому, что болтают. Вы только послушайте этого парня, - ответил я.
- А вот я (а я трижды объехал вокруг Шарика и жил почти во всех странах на Континенте), знаю, что не существует народа, который способен самоуправляться.
- О аллах! Услышать такое от американца!
- Да кому же еще знать, как не американцу? - прозвучала реплика.
- Невежды, а их большинство, признают только один довод - угрозу, угрозу смерти, У нас ведь как - стоит любому прохвосту пересечь океан, и он немедленно получает равные с нами привилегии. Вот тут-то мы и совершаем ошибку. В знак благодарности они начинают валять дурака, и тогда приходится стрелять. Я был свидетелем того, как в Чикаго бросили бомбу в наших полицейских, и тех разнесло на куски. Я заметил знамена в процессии, откуда швыряли бомбы. Девизы были написаны по-немецки. Это шли чужаки, и мы пристрелили их как собак. Я видел также бунты рабочих. Наша милиция прошила толпу, словно палец - папиросную бумагу.
- Я наблюдал подобное в Новом Орлеане, - влез в разговор человек из Луизианы. - Однажды там пустили в ход Гэтлинг, и толпе не поздоровилось.
- Тьфу ты! Интересно, что было бы, если бы Гэтлинг применили для усмирения беспорядков в Вест-Энде? - сказал англичанин. - Если бы английский полисмен прикончил хотя бы одного возмутителя спокойствия, его судили бы за убийство, а кабинету пришлось бы выйти в отставку.
- В таком случае у вас все еще впереди. Чем больше прав у народа, тем больше неприятностей он доставит. Что касается нас, то высшие классы поражены коррупцией, а те, которые внизу, не хотят подчиняться законам. У нас миллионы полезных, послушных граждан, которым это не по вкусу, поэтому мы и вершим правосудие на улицах. От залов судебных заседаний у нас мало пользы. Возьмите, например, дело чикагских анархистов. Все, чего мы добились для них, так это смертной казни через повешение. Тогда как труп на улице - мертвяк наверняка. Тут уж никаких сомнений. Теперь смекайте, почему мы стреляем по толпе без проволочек.
И тем не менее это нечестно. Нам достается весь этот сброд: анархисты, социалисты и прочее хулиганье - вот и приходится возиться с ними, стрелять. И без того уж в каждом штате своя республика. Нам негде использовать желающих проделывать эксперименты с конституцией. Мы - самый многочисленный народ на богом данной земле. Всем это известно. Мы утверждаем также, что являемся и самым великим народом, и никто, кроме нас самих, даже и не пытается нам противоречить. Остается гадать: то ли мы в самом деле, за что выдаем себя? Бог с ним! Но вам, британцам, еще придется пройти через такие же испытания. Ваши советы графств доведут вас до ручки, потому что вы наделяете властью людей, не искушенных в политике. Когда достигнете нашего уровня, то есть добьетесь равноправия граждан, права торговать своим голосом и выдвигать соплеменников, чтобы провалить более достойных людей, то превратитесь в то же самое, что и мы - в дерьмо, в дерьмо, в дерьмо!
Оратор смолк, и никто не встал, чтобы возразить ему.
- Как-нибудь переживем, - вздохнул человек из Луизианы. - Что сослужило бы нам добрую службу, так это большая война в Европе. Мы превращаемся в нерадивых эгоистов. Война за границей заставила бы нас сплотиться. Но мы не дождемся такой роскоши.
- А нельзя ли начать войну на своей территории? - брякнул я, хорошенько не подумав, так как хотел отделаться от тягостных мыслей о нации слепцов, готовых ухватиться за меч из-за собственной непоседливости. Мое замечание оказалось неудачным.
- Надеюсь, что нет, - ответил американец очень серьезно. - Мы и так слишком дорого заплатили зато, чтобы объединиться. Едва ли мы безропотно согласимся на новый раскол. Правда, кое-кто поговаривает, что мы слишком у ж разрослись, а другие сетуют, что, мол, Вашингтон и восточные штаты помыкают всей страной. Если разделимся (да поможет нам бог, когда такое случится), то теперь уже на Восток и Запад.
- Старая калоша, которую мы соорудили, оказалась слишком длинной, сказал американец, который до сих пор не произнес ни звука. - Мы устроили машинное отделение в корме и рискуем разломиться пополам. Снилось ли нашим праотцам, что мы так развернемся?
- Очень большая страна. - Оратор вздохнул, будто ее вес, от Нью-Йорка до Фриско, давил на его плечи. - Если произойдет раскол, с нами будет покончено. В Штатах слишком тесно для четырех первоклассных империй. Ведь раскол неминуемо породит следующий. Что толку в болтовне?
Что толку? Вот как протекал разговор в день рождения королевы. Что вы думаете об этом?
Глава XXII
Как я очутился в Сан-Франциско и распивал чаи с местными жителями
Ты, безразличен, тих и горд,
Стоишь у Западных Ворот,
Где ветры мнут морской покров.
О сторож двух материков!
За всем, что есть на лоне вод,
Следишь у Западных Ворот.
Брет Гарт
Вот какие слова написал Брет Гарт о великом Сан-Франциско, и последние две недели я пытаюсь понять, что же заставило писателя так изобразить город. Ведь в этих краях не встретишь ни безразличия, ни тишины. Плохо пришлось бы континенту, если бы его охрану поручили такому ненадежному сторожу.
Вообразите, как после двадцатисуточного пребывания в открытом море, лишенный руководства, предоставленный самому себе во всем, что касается вынесения суждений, я окунулся с головой в водоворот Калифорнии. Прошу защитить меня от гнева возмущенной общины, попадись эти строки на глаза американцам. Сан-Франциско - сумасшедший город, населенный помешанными, чьи женщины, несомненно, блещут красотой.
Когда "Город Пекин" проходил через Золотые Ворота, я отметил с удовлетворением, что блокгауз, охранявший горло "самой удобной гавани в мире, сэр", можно без всякого риска, быстро и аккуратно успокоить огнем двух гонконгских канонерок.
Затем на борт прыгнул репортер и, не успел я и рта открыть, принялся меня обрабатывать. Пока я выбирался на берег, он успел выкачать из меня все, что касалось Индии, прежде всего интересуясь состоянием журналистики. Ужасно ступить с ложью на устах на незнакомую землю. Однако я ни в чем не соврал таможеннику, который был не в духе и вывалил мои пожитки, вплоть до интимных частей туалета, на пол, который состоял из отходов конюшни и сосновой щепы. Что касается репортера - тот ошеломил меня скорее своим нахальством, чем поразительным невежеством. Жаль, что я не наговорил ему кучу лжи, когда входил в этот город, переполненный тысячами белокожих людей.
