оружейник Пелле спешно обучает своих подмастерьев.
Люди, вступавшие в отряд, приносили с собой свои косы, вилы, вертелы и всякого рода клинки. На горбу тащили мешок каштанов или бобов, а то и мешок ржи, в карманах — соль, сыр, сало или лекарственные снадобья и корпию. Отдавали лучшее, что у них было, — дары в общем убогие и скудные.
При первом же снеге почувствовали мы во всем нехватку: недоставало у нас теплых плащей, крепких башмаков, а главное — не хватало ружей, пороху и пуль… Короче говоря, лишь в одном не было у нас недостатка: молодых воинов- гугенотов удалось собрать без труда и в изрядном количестве, а если поразмыслить хорошенько, то после стольких лет зверских гонений это можно назвать почти что чудом.
Кормежки на всех хватало с грехом пополам и то лишь потому, что приходившие к нам, за исключением тех, кого искали власти, дабы предать суду, оставались у нас на короткое время — только чтобы передохнуть, почиститься, получить приказы, узнать условленные сигналы, а главное, напитать душу молитвами, псалмами и пророчествами. Поэтому наши боговдохновенные радеют по меньшей мере на четырех собраниях в день, и каждое длится часа по четыре, по пять; последнее молитвословие бывает уж при луне, подымающейся над заснеженными вершинами.
* * *
Сбор оливок в Долине заканчивается, парни, нанимавшиеся туда батраками, возвращаются в горы, и уж каких только похвал не расточают они той земле обетованной, как все называют благодатную Нажскую долину.
Молодой пекарь из Андюзы привел туда с собой сильное войско и делает много шуму, собирает среди бела дня молитвенные сходы в несколько тысяч человек, да еще на главных городских площадях, как, например, в Эг-Виве; послушать рассказчиков, так Жан Кавалье будто бы разбил наголову королевский полк, захватил знаменитого капитана Видаля и совершил над ним суд: набил ему порохом нос, рот и уши, да и взорвал, как делают с такими католиками водуазские сектанты{63}.
Пока парни из медвежьих углов передавали нам подобные вести, Жуани и Гюк беседовали в сторонке с возвращающимися сборщиками оливок постарше. Мы с жадностью внимали рассказам о славных деяниях молодого пекаря, о том, как войско его движется в большом порядке, марширует днем с барабанщиками впереди, по всем правилам реквизирует продовольствие и фураж, размещает на постой по билетам; нам хотелось разузнать еще что-нибудь, как вдруг Жуани, забравшись на гранитную глыбу, резко оторвал нас от мечтаний наших.
— А мы? — закричал он. — Нам, что ж, значит, на луну выть, да?
С другого утеса повыше раздался голос Гюка — ужасный долгий вопль — и, широко раскрыв свои черные скорбные глаза, пророк возгласил: «И истребишь все народы, которые господь, бог твой, дает тебе; да не пощадит их глаз твой… Не страшись их: ибо господь, бог твой, среди тебя, бог великий и страшный».
Малый народ Пустыни пал на колени; долго слышались вопли, мольбы:
— Господи, повели! Мы воины твои!.. Отец небесный, открой нам волю твою, скажи, скажи олово!
Девушка, прозванная Цветочек, упала навзничь, слышно было, как ударилась она головою о гранит, потом поднялась, снова упала и вытянулась во весь рост, и всякий раз, как поднималась, прямая, словно доска, она непрестанно говорила, отчеканивая слова:
— «…руку свою протянула к колу, а правую свою к молоту работников; ударила Сисару, поразила голову его, разбила и пронзила висок его. К ногам ее склонился, пал и лежал, к ногам ее склонился, пал; где склонился, там и пал сраженный…»
А на снегу лежала Крошка, неподвижно, как мертвая, но, приблизившись к ней, увидели, что кожа ее трепещет, как шкура на груди мула, которого облепили слепни; из уст же ее вырывалось протяжное, бесконечное заклинание:
— «Но бог сокрушит голову врагов своих, волосатое темя закоснелого в своих беззакониях… Чтобы ты погрузил ногу твою, как и псы твои язык свой, в крови врагов… Но бог сокрушит голову…»
Между Цветочком, которая поднималась и падала, и закоченевшей Крошкой стояла моя Финетта и горько рыдала, дрожа всем телом, как щенок, которого вытащили из холодной воды; вокруг люди по-прежнему стояли на коленях и неустанно повторяли:
— Открой нам волю свою… Говори, говори, отец небесный!..
И вдруг над белым от снега скалистым склоном ледяной ветер разнес громовый голос:
— «Слушайте, небеса, и внимай, земля; потому что господь говорит…»
Взывал к небесам и к земле, несомненно, Горластый, но мы смотрели на него и глазам своим не верили, ибо никогда еще не слышали, чтобы он говорил на французском языке, а не на нашем севеннском наречии.
— Сын мой, говорю тебе, вы должны уйти отсюда и соединиться с братьями своими, заверяю тебя, сын мой, ибо приспело время собраться воинству господню…
Вот какое веление изрек нам наш бедный колченогий пастух, так как дух божий избрал его могучее горло. Настала тишина, глубокая, как пропасти Лозера. Горластый упал, весь скорчился и сомлел, а когда очнулся, ни за что не хотел поверить, что он держал перед нами речь на французском языке. Бедняга рассердился и крепко выругал нас на севеннском наречии.
После того как пропели псалом о воинстве, Гюк поднялся и сказал:
— «Когда пойдешь в поход против врагов твоих, берегись всего худого. Если у тебя будет кто нечист… то он должен выйти вон из стана… Стан твой доля^ен быть свят, чтобы он… не отступил от тебя…»
Пророк обошел ряды коленопреклоненных людей; иные дрожали при его приближении, а иные падали ниц, уткнувшись лбом в снег; он сразу видел всех, кто запятнал себя грехом; того, кто блудодействовал во сне, оскверняя ложе свое; того, кто не разделил с братьями принесенного из дома сыра, тех, кто сквернословил, тех, кто полон был страха… Все они покинули собрание.
Остальные молились за них, утешали их, провожая до потока, где им надлежало омыться. По воле господней нас осталось восемьдесят четыре человека, и как раз у нас было восемьдесят четыре ружья и достаточно пороху для них в бочонке; Жуани разделил порох на восемьдесят четыре части, отмеряя его свинцовой ложкой; Гюк отсчитывал каждому пули.
Бывший вахмистр открыл нам, какие вести принес ему один из горцев; все недовольные должны, не мешкая дольше, собраться в месте, называемом Кам д’Эгладин, где их ждет отряд, коим командуют Жан Кавалье и новый Лап орт, по имени Пьер, племянник погибшего нашего Гедеона из Брану«
* * *
Фоссат, стоявший в последней страже перед походом, позвал меня к себе на скалу и показал черное пятнышко, спускавшееся все ниже и
