В ней отсутствовала некая чистота, свойственная Пилигримам. Хоть она и прошла испытание звездным камнем, но не смогла возвыситься над своей плотью. А Пилигрим должен это сделать. Иногда она исчезала до полуночи или даже дольше, и я воображал, как она, задыхаясь от обуревавших ее чувств, лежит без маски в объятиях какого-нибудь Слуги. Это было ее дело, и я никогда не говорил с ней об этих исчезновениях, когда она возвращалась.
Да и в приютах она не очень-то заботилась о добродетели. Мы никогда не жили в одной комнате — да и ни в одном приюте для Пилигримов этого не допустят — но обычно мы жили в смежных комнатах, и она звала меня к себе или приходила ко мне, когда у нее было настроение. Она довольно часто снимала одежды. Однажды ночью в Эгапте она показалась мне фантастическим существом: ее белое сияющее тело будто было в непреодолимом противоречии с самой идеей бронзовой маски, скрывающей ее лицо. И только однажды ей пришло вдруг в голову, что когда-то я, возможно, был молод и во мне просыпалось желание. Она взглянула на мое сухопарое, сморщенное тело и сказала:
— Интересно, как ты будешь выглядеть после возрождения в Иорсалеме? Я пыталась представить себе это, Томис. Ты доставишь мне тогда удовольствие?
— Для меня это все позади, — ответил я уклончиво.
Олмэйн не понравилась жара Эгапта. Мы шли в основном ночью и старались не выходить из приютов днем. Дороги были переполнены в любое время дня. Казалось, что стремление Пилигримов попасть в Иорсалем было непреодолимо. Олмэйн и я размышляли о том, сколько же времени уйдет у нас, чтобы добраться до вод возрождения.
— Ты раньше никогда этого не делал? — спросила она.
— Никогда.
— И я никогда. Говорят, они не допускают тех, кто уже побывал там.
— Возрождение — это привилегия, а не право, — сказал я. — Многих поворачивают назад.
— И еще мне кажется, — сказала Олмэйн, — что не всем, кто входит в воды, удается успешно пройти этот процесс.
— Я мало что знаю об этом.
— Некоторые стареют вместо того, чтобы стать моложе. Некоторые становятся моложе слишком быстро. Все это рискованно.
— Разве ты не будешь рисковать?
Она рассмеялась:
— Только глупец будет колебаться.
— А разве тебе сейчас нужно обновление? — спросил я. — Тебя послали в Иорсалем для спасения души, а не тела, насколько я помню.
— Я и о душе не забуду, когда мы придем в Иорсалем.
— Но ты говоришь так, будто Дом Обновления — единственная святыня, которую ты собираешься посетить.
— Но это очень важная святыня. — Она поднялась, томно изогнув тело. — Мне действительно нужно искупить грехи. Но неужели ты думаешь, что я прошла весь этот путь до Иорсалема только ради этого?
— Да.
— Ты! Ты, старый сморчок! Лучше сам подумай не только о духе, но и о теле. Я бы не возражала сбросить немного лет — восемь, десять. Годы, которые я потратила на этого глупца Элегро. Мне не нужно полное обновление. Ты прав. Я все еще в расцвете лет. — Лицо ее вдруг омрачилось. — Если город переполнен Пилигримами, то меня вообще могут не пропустить в Дом Обновления. Они скажут, что я слишком молода, или скажут, чтобы я вернулась через сорок-пятьдесят лет… Томис, они сделают это?
— Мне трудно сказать.
Она вздрогнула.
— Тебя-то они впустят. Ты же ходячий труп уже — им придется омолодить тебя. Но я, Томис, я не позволю, чтобы мне показали от ворот поворот! Даже если мне придется перерыть по камню весь Иорсалем, чтобы прорваться туда, я это сделаю!
Я подумал про себя о ее душе, о том, готова ли она пройти обновление. Пилигрим должен научиться смирению. Но у меня не было желания выводить Олмэйн из себя, поэтому я промолчал. Может быть, несмотря на ее недостатки, ей все же разрешат обновление? Пока что меня волновали мои собственные проблемы. Олмэйн вело вперед тщеславие, а у меня были другие цели. Я много бродил по свету и многое сделал, и не все мои поступки были добродетельны. Мне прежде всего нужно было очистить свою совесть, а не уменьшить возраст.
Или мною тоже руководило тщеславие?
6
Уже минуло несколько дней, как Олмэйн и я шли на восток по опаленной зноем дороге, когда деревенские ребятишки с испугом и любопытством кинулись к нам.
— Пожалуйста, пойдемте, пойдемте, — кричали они. — Пилигримы, пойдемте!
Олмэйн озадачило и вызвало раздражение, когда они уцепились за ее одежду.
— Что они говорят, Томис? Я ничего не могу разобрать из-за этого чертова эгаптского акцента!
— Они просят нас помочь, — ответил я и прислушался к тому, что она кричали. — У них в селении вспышка кристаллической болезни. Они просят, чтобы мы попросили Провидение смилостивиться над страдающими.
Олмэйн попятилась назад. Я вообразил ее искаженное брезгливой гримасой лицо под маской. Она стала отмахиваться от детей, стараясь, чтобы они не прикасались к ней. А мне она сказала:
— Мы не можем идти туда!
— Мы должны.
— Но мы торопимся. Иорсалем переполнен. Я не хочу тратить время зря в каком-то вонючем селе.
— Но мы нужны им, Олмэйн.
— Мы что, Хирурги?
— Мы Пилигримы, — ответил я спокойно. — У нас есть не только привилегии, но и обязанности. Если мы встречаем повсюду гостеприимство, то душа наша должна быть готова принять всех, кто нуждается в участии. Пошли.
— Я не пойду!
— А как это прозвучит в Иорсалеме, когда ты будешь подробно рассказывать о своей жизни, Олмэйн?
— Но это ужасная болезнь. А если мы заразимся?
— Тебя беспокоит именно это? Доверься Провидению! Как ты можешь рассчитывать на обновление, если в душе твоей так мало места для добра?
— Заткнись, Томис, — сказала она тихо. — Когда это ты стал таким благочестивым? Ты нарочно это делаешь, из-за того, что я сказала тебе у Земного Моста. Я по глупости наговорила тебе колкостей и теперь ты, из чувства мести, хочешь подвергнуть нас обоих жуткой опасности.
Я пропустил ее обвинения мимо ушей.
— Дети все больше волнуются, Олмэйн. Ты подождешь меня здесь, или пойдешь в следующее село и подождешь меня там, в приюте?
— Не оставляй меня здесь, в неизвестности!
— Но я должен идти к больным, — сказал я.
В конце концов она пошла со мной — думаю не потому, что неожиданно почувствовала желание помочь ближнему, а просто из страха, что ее отказ может повредить ей в Иорсалеме. Мы быстро пришли в село, маленькое и развалившееся, потому что Эгапт находился в спячке и мало что изменилось в нем за последнее тысячелетие. Контраст между такими вот местами и шумными городами на юге Африкии, которые процветают благодаря производству предметов роскоши, — огромен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
