Наконец, мы подошли к тем, кто находился в последней стадии болезни, кто уже вырастил свой собственный великолепный саркофаг. Я почувствовал укол страха и, видимо, то же почувствовала и Олмэйн, потому что мы долго стояли молча перед этим фантастическим зрелищем, и потом она прошептала:
— Как ужасно! Как замечательно! Как красиво!
Нас ожидали еще в трех таких же хижинах.
Жители села столпились у дверей. Когда мы по очереди выходили из каждой хижины, здоровые падали перед нами на колени, цеплялись за наши одежды и требовали, чтобы мы помолились за них Провидению. Мы произносили слова, которые были необходимы, и не были такими уж неискренними. Те, кто лежали в хижинах, воспринимали наши слова безучастно, как будто они уже поняли, что шансов у них никаких не было. Те, кто стояли снаружи и еще не были сражены болезнью, цеплялись за каждый слог. Глава села всего лишь замещал истинного главу, который лежал, уже кристаллизованный, и благодарил нас снова и снова, будто нам действительно удалось чем-то им помочь. Но мы хотя бы утешили их, и в этом тоже была помощь.
Когда мы двинулись к последней хижине, мы увидели худощавого человека, который издали наблюдал за нами. Это был Мутант Бернальт. Олмэйн подтолкнула меня.
— Это существо следовало за нами, Томис. Всю дорогу от Земного Моста!
— Он тоже идет в Иорсалем.
— Но почему он остановился именно здесь, в этом ужасном месте?
— Помолчи, Олмэйн. Будь милосердна к нему сейчас.
— К Мутанту?
Бернальт подошел к нам. На нем было белое одеяние из мягкой ткани, которое несколько смягчало необычные черты его внешности. Он печально кивнул в сторону села и сказал:
— Ужасная трагедия. Провидение покарало это место.
Он рассказал, что пришел сюда несколько дней назад и встретил здесь друга из родного города Найруби. Сначала я понял так, что он рассказывает тоже о Мутанте, но нет, друг Бернальта был Хирург, как он объяснил, который остановился здесь, чтобы помочь, чем он мог, заболевшим жителям. Мне казалось страшной сама мысль о дружбе между Хирургом и Измененным, не говоря об Олмэйн, которая даже и не пыталась скрыть чувство отвращения, которое она испытывала к Бернальту.
Уже частично кристаллизованный человек вышел из хижины, искривленные руки его были судорожно сцеплены. Бернальт подошел к нему и бережно отвел назад, в хижину. Вернувшись к нам, он сказал:
— Бывают времена, когда я рад, что я — Мутант. Вы знаете, что мы не подвержены этой болезни. — Глаза его неожиданно заблестели. — Я утомляю вас, Пилигримы? Вы, кажется, просто окаменели под масками. Но я не хочу ничего плохого. Мне уйти?
— Конечно, нет, — сказал я, имея в виду как раз обратное. Меня как-то тревожило его общество. Возможно, общепринятое презрительное отношение к Мутантам заразило и меня. — Подожди немного. Я бы не возражал, если бы мы пошли в Иорсалем вместе, но ведь ты знаешь, это нам запрещено.
— Конечно. Я понимаю.
Он был холодно вежлив, но горечь, звучавшая в его голосе, была так очевидна. Большинство Мутантов — тупые, бесстыдные существа и не понимают, что вызывают чувство неприязни у нормальных союзных мужчин и женщин. Но Бернальт безусловно мучился тем, что осознавал это. Он улыбнулся, а потом показал:
— Вот мой друг.
К нам приблизились несколько человек. Один из них и был Хирург, друг Бернальта — стройный, темнокожий, с мягким голосом, усталыми глазами и редкими желтыми волосами. С ним был кто-то из официальных представителей Завоевателей и еще какой-то инопланетянин.
— Я слышал, что в это селение позвали двух Пилигримов, — сказал Завоеватель. — Я признателен вам за то успокоение, которое вы дали этим страдающим. Я Претензионист Девятнадцатый. Этот район находится под моим управлением. Не пообедаете ли сегодня со мной?
Я сомневался, принять ли предложение Завоевателя. Я понял, что Олмэйн тоже сомневается, когда увидел, как она ухватилась за звездный камень. Чувствовалось, что Претензионист Девятнадцатый очень хочет, чтобы мы приняли его приглашение. Он был совсем не такой высокий, как большинство из них, и его непропорциональные руки свисали ниже колен. Под палящим солнцем Эгапта его восковая кожа блестела, будто у него никогда не выступал пот.
Последовало напряженное, долгое и неловкое молчание, неожиданно его нарушил Хирург:
— Нет необходимости отказываться. Мы все братья в этом селе. Ждем вас вечером, хорошо?
Мы пришли. Претензионист Девятнадцатый жил на вилле на берегу Озера Медит. Мне казалось, что в ясном вечернем свете я видел Земной Мост слева от себя и даже Эйропу вдалеке за озером. Нас ждали члены союза Слуг, которые принесли прохладные напитки во внутренний дворик. У Завоевателей было много слуг, и все Земляне. Для меня это был еще один признак того, что Завоевание стало уже узаконенным и было принято как факт большинством населения. Мы еще долго разговаривали после наступления сумерек, медля с напитками, но наконец длинные тени возвестили о наступлении ночи. Мутант Бернальт оставался в стороне, хотя чувствовал он себя явно неловко в нашем присутствии. Олмэйн была несколько подавлена и без сил. Смешанные чувства депрессии и экзальтации, которые охватили ее еще в пораженном недугом селе, и присутствие Бернальта сделали ее совсем молчаливой, потому что она не представляла себе, как быть вежливой в присутствии Мутанта. Завоеватель, наш хозяин, был любезен и внимателен и старался вывести ее из этого состояния. Я и до этого видел обаятельных Завоевателей. Я странствовал с одним из них, который выдавал себя за Землянина, Мутанта Гормона как раз перед Завоеванием. Но этот был поэтом, который воспевал родную планету. Я сказал:
— Кажется странным, что вы захотели принимать участие в военной оккупации.
— Любой опыт делает искусство только богаче и сильнее, — ответил он. — Я ищу пути расширения своих возможностей. В любом случае я не воин, а администратор. Наверное, это звучит странно, что поэт может быть администратором и наоборот? — Он рассмеялся. — Среди ваших многочисленных союзов нет союза Поэтов. Почему?
— Но есть Коммуниканты, — сказал я. — Они служат вашей музе.
— Но это связано с религией. Они не стараются выразить свою душу, скорее они — выразители Провидения.
— Грань здесь слишком тонкая. Ведь они слагают стихи по божественному вдохновению, но эти стихи из их сердец, — сказал я.
Я, казалось, не убедил его.
— Конечно, вы можете утверждать, что в основе поэзии — религия. Но все ваши Коммуниканты так ограничены в выборе темы. Они ведь могут исходить из одного — молчаливого согласия с Провидением.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
