будет носить воду оттуда. Я решила устроить себе дом прямо здесь, в сердце цивилизованного разрушения цивилизации.
Мы с Диллом частенько говорили о том, что нам нужны такие места, куда не ступает нога человека, участки земли и воды, откуда люди по собственной воле самоустранятся и поклянутся больше никогда туда не возвращаться, чтобы дать природе спокойно пожить без нас. Заповедники – вот как мы это называли. Теперь-то я понимаю, что этого никогда не произойдет. По собственной воле люди не станут делать ничего такого, что не несет разрушения. Придется их выталкивать силой. И никто не сможет заставить их уйти – ни другой вид животного, ни даже сама природа. Только вот никому и не придется их прогонять. Они прогонят себя сами.
И что же случится в тот день, когда они наконец уйдут? Появится шанс.
* * *
В ту ночь, когда они отправились за курицами, стояла ранняя весна, и над полями висел запах дерьма. Караван из семидесяти машин потянулся от фермы банкира, выезжали по несколько штук за раз. Ехали по трассе в северном направлении, все в радостном возбуждении, череда огоньков в сумерках, как будто азбука Морзе. Проезжали сквозь усыпанные церквушками городки, мимо бледных тротуаров, длинных садов, маленьких домиков, подмигивающих уличных фонарей. Ехали мимо пастбищ, лесных дебрей, мимо “Уолмарта” на тускнеющем горизонте. Наконец прибыли, сотни расследователей (хотя теперь здесь были уже не только расследователи, но еще и работники приютов, татуировщики, веганы-мойщики посуды, младшие братья). На той стороне поля в небо выпячивались серебряные силосные башни над группой безоконных складов, словно убежище от радиоактивных осадков для целого города, промышленная версия страны Оз.
Транспортная колонна притормозила у края поля и выпустила расследователей в придорожные кусты. Они выныривали из машин, соскакивали с платформ грузовиков, бежали вдоль линии деревьев. Приседали на корточки у дальнего края дерьма, дерьмо тянулось на полмили от их ног до огромной железной фабрики по производству этого самого дерьма: курятников. Они ждали. За спиной – свертки с бутербродами, бутылки воды, перчатки. Подошвы ботинок обработаны напильником, как учила Аннабел. До них доносился гул оборудования, чистый звук, песнь Америки и приглушение всех ее звуков. В двух милях позади, на окрестных второстепенных дорогах водители-расследователи оставляли свои транспортные средства, не больше чем по два на квартал, и с напускной небрежностью шли к полю, а в милях отсюда на пяти разных стоянках ждали шестьдесят грузовиков.
В поле расследователи слегка притормаживали, настраивали глаза, навостряли уши. Каждый собирал мысли в аккуратную стопочку, ведь мозги у них от природы были такие маленькие и так плохо организованные в сравнении с огромной фермой. Верхним слоем стелили в сознании главную мысль: о том, что для продвижения вперед необходимо сохранять спокойствие, а это не так уж просто даже для тех, кто не один год тренировался.
Следующим слоем шла монтажная группа разума, она продумывала каждый шаг, просчитывала, как все будет происходить, час за часом: к каким назначенным пунктам понесут их ноги, какие необходимые движения и взмахи станут выполнять руки, план отхода, второй план отхода – мысленное его осуществление, проверка всех пунктов.
Под этим слоем, зарытый глубоко под ним, лежал следующий – прагматичное ворчание: Ничего не получится.
Дальше – философствование: А что вообще должно получиться? Какая конкретно цель у всего этого?
Еще ниже – следующий слой: демонтажная группа разума. Эта – крушила и ломала весь план. Каждый пункт, который мог пойти не так. План валялся грудой осколков на грязной парковке сознания.
А подо всем этим был человек, закованный в кандалы, он орал, задрав голову вверх, сквозь бесконечные слои: Сколько планов ты уже запорол в своей жизни, и тебе все мало? Нужен еще один? – и остальным приходилось заглушать его лязгом и топотом.
Был еще слой пониже, и еще пониже, и так, слой за слоем, все глубже и глубже к самому дну сознания, пока не выйдешь за его пределы, туда, где человеческий мозг уже не доступен для себя самого, и не поплывешь мимо безвольных желаний и смутных первобытных страхов, бесприютной территории инстинкта, и не окажешься наконец на самом дне, пока не обустроишься там, в ядре беспрестанного желания, объединяющего (или разделяющего) всех нас.
Впрочем, в ту ночь, когда они отправились за курами (они называли это “эвакуацией”, хотя инспекторши настаивали на употреблении термина “изъятие”), расследователи понимали, что сами они – наименее интересный элемент происходящего. Курицы, уже одно лишь их количество, экзистенциально пугающее, глобально-кризисное, – вот кто был центром событий. Расследователи (и защитники прав животных всех мастей, стоявшие или сидевшие на корточках, дожидавшиеся в сыром дерьме) должны были единогласно это признать, иначе ничего не выйдет. Они должны были упорствовать (само их присутствие на краю поля было всего лишь намеком, упорствовать они еще не начали), упорствовать в том, что курицы и вообще все живые существа, включая наглых невежественных людей, не являются уродливыми и тупыми и не обязаны быть ничьей собственностью. Они должны были держаться этого убеждения, выдвигать его на передний план сознания (его, а не мысль о том, что они наверняка сядут за решетку, причем некоторые – не в первый раз).
Они ждали.
Тем временем невидимые частицы уже смещались постепенно в сторону неизбежного. Будущее втягивало в себя настоящее. В этом было задействовано все – даже то, что, казалось бы, не имело отношения к происходящему (кружащие вокруг пылинки, тихий вольный ветер, поднимающий и опускающий листья на деревьях, проваливающийся под ногами помет, мозги, шевелящиеся в головах у стоящих в клетках куриц, дети, забирающиеся в кроватки в двух милях отсюда, их родители, которые наконец-то могут расслабиться, тихий и свободный ход их мыслей, хоть и подавляемый экранами, принимающий навязываемую ими форму квадрата), ведь все движение взаимосвязано и неотделимо друг от друга.
Получив сигнал, расследователь Зи, за которого в один прекрасный день Джейни выйдет замуж, встал и махнул рукой. Расследователи выпрямились и тремя отдельными вереницами двинулись за ним через поле.
* * *
Пятнадцать часов спустя Джейни будет сидеть на полу рядом с этим самым расследователем, Зи. Ее локоть будет касаться его бедра, а запястья, скованные наручниками, лягут на колени. Он повернется к ней и заговорит. Она не будет знать, как его зовут, но голос покажется ей знакомым, и она поймет, что это тот человек, которого в прошлый раз она видела в курятнике у банкира, парень, сказавший, что Аннабел придумала дерьмовую затею. Он опять скажет примерно то же самое. И опять это ее разозлит.
Но
