– Там, внизу, человек хочет вас видеть, – сообщает Карел Плиг, едва коллекционер впускает его.
Тельди почти не слышит Карела. Мозг по-прежнему занят созерцанием будущего благополучия. Тельди через голову молодого человека невольно любуется очаровательным интерьером своего дома, одна лестничная клетка чего стоит: складки драпировки пропитаны мягким ароматом лаванды, желтый цвет стен служит прекрасным фоном для великолепных натюрмортов. «Просто само совершенство!»
– Кто там, дружок? – нехотя возвращается он («Какая скука!») к делам земным. – Только не говори мне, что опять полиция, – я сыт по горло солдатней!
Но Карел Плиг не считает, что визитер – полицейский.
– Просто господин лет шестидесяти, ничего особенного, сеньор Тельди. Говорит, ему очень надо увидеться с вами прямо сейчас. Естественно, я не мог позволить ему войти без вашего разрешения, попросил обождать у двери. Он вот записку вам написал, причем с большим трудом, у него все пальцы скрючены. Сказал: если прочтете, то примете его немедленно.
Карелу не известно об утонченных привычках и вкусах Тельди, поэтому, передавая послание, он не пользуется специальным подносом для корреспонденции, а делает это из рук в руки, хотя его ногти недостаточно чисты, чтобы удовлетворить высокие запросы коллекционера и мецената. Однако Эрнесто не обращает внимания ни на отсутствие подноса, ни на ногти Карела. Его взгляд устремлен на клочок бумаги. Увиденное поражает его как гром среди ясного неба: на листке зеленеют неровные буквы, похожие на стайку попугайчиков.
Комнаты Карлоса и Аделы расположены, и совсем не случайно, одна над другой, поэтому нельзя догадаться, что происходит в соседнем помещении. Иначе Адела и Карлос с большим удивлением узнали бы в то утро, когда тело Нестора пересекло порог «Лас-Лилас», что они оба ходили из угла в угол, словно танцоры, репетирующие порознь одну партию.
Потом они одновременно выглянули в сад, посмотрели на отъезжающий саван и в задумчивости облокотились на подоконники. Позы одинаковые, зато эмоции разные: Карлос испытывает печаль и сожаление, Адела – облегчение и благодарность.
Вдруг солнечный свет, отразившись от пластикового мешка, так больно ударяет по глазам женщины, что она невольно жмурится. Но сразу приказывает себе: «Смотри, Адела, не отрывай взгляда – вот увозят последнюю помеху на твоем пути к счастью. Смотри так же пристально, как изучала на кухне неподвижное лицо, чтобы убедиться – этот рот никогда больше не заговорит, эти уши ничего не услышат о твоей безумной любви. На радость или на беду, дорогая, ты свободна; ибо самые ужасные тайны в конце концов умирают вместе со свидетелями. Смотри, Адела, и благодари свою звезду – жизнь начинается заново»,
«Прощай, друг», – думает Карлос, глядя из окна на сияющий под солнцем саван с мертвым телом, которое когда-то было Нестором Чаффино. Было и перестало быть. Потому что умерший друг не похож на живого. Зато все покойники как близнецы. Эту закономерность Карлос открыл ранним утром, глядя на лицо заледеневшего Нестора, а днем нашел подтверждение своей теории – он перестал узнавать друга в жалком посеревшем трупе. Голова Нестора съежилась, будто смерть старательно высосала все соки из пойманной дичи. Лицо превратилось в омерзительную маску. Поэтому Карлос не захотел обнять друга в последний раз. Смерть отца научила: если хочешь сохранить образ дорогого человека, не перегружай память созерцанием останков. Надо как можно меньше смотреть на умершего, поскольку глаза – упрямые свидетели, и тем, кто напоследок часами разглядывает застывшие черты, в дальнейшем чаще приходят на ум именно они, а не любимое лицо. Зато зрелище золотистого савана, наоборот, совершенно безобидно. «Прощай, Нестор, прощай, друг. А теперь извини, надо идти собирать вещи».
Живого от мертвого отделяет груз повседневных забот, и Карлос покидает подоконник, чтобы заняться своим багажом. Еще раз оглядывает комнату, в которой вместе с Аделой провел предыдущую ночь, и чувствует дискомфорт, словно находится на чужой территории. Да и с какой стати это должна быть его территория? Пара рубашек, форма официанта, джинсы – вот и все, что здесь принадлежит ему. Сидя на разобранной постели, Карлос берет со столика часы, забытые Аделой, и подносит к губам. Вещи, принадлежащие тому, кого любишь, – лучшие сообщники тайной страсти и, несомненно, более верные, чем их хозяин или хозяйка. «Тик-так, все будет хорошо, – говорят часы и стучат, как маленькое сердце, – тик-так». И Карлос кладет их обратно. «Да, все будет хорошо».
Пальцы нащупывают зеленую камею, оставленную, как и часы, Аделой прошлой ночью. До сих пор Карлос не замечал ее среди вещиц, лежащих на столике. Красивая камея, она также принадлежит любимой, однако юноша лишь смотрит на украшение, не целует, что-то останавливает его. Может быть, причина в том, что камея не умеет стучать, как сердце…
* * *
«Через несколько часов все это останется в прошлом», – думает Адела. И она сидит на неубранной постели, рядом – старая деревянная шкатулка, которую только что достала из шкафа и сейчас открывает. Адела не сентиментальна. Всю жизнь она заботилась о том, чтобы ее любовные увлечения не перерастали в пылкую романтическую страсть, – ведь это неблагоразумно, как бы не пришлось страдать. Поэтому с давних пор она не заглядывала в шкатулку, где в беспорядке хранятся письма, реликвии, нежные записки, признания в любви, фотографии… воспоминания. Адела предпочитает не видеть их, в каждом предмете частица прошедшей жизни, свидетельство того, что с годами ушли и красота, и нежные признания. Были нежные, стали мертвые. «Только будущее принадлежит нам, люби, пока есть возможность. Но сначала…»
Прежде чем расстаться со всем, что имеет, с домом «Лас-Лилас» и этими воспоминаниями, Адела решает выполнить последнюю формальность: написать прощальное письмо мужу. Старомодный и вдобавок трусливый жест, но в данном случае удобный выход из создавшегося положения. В соответствии с их правилами, не писанными, но многократно подтвержденными на практике, Адела и Эрнесто никогда не устраивали друг другу сцен. Тем более не стоит нарушать традицию сейчас, когда один из супругов после более чем двадцати лет благополучного сосуществования собирается дать стрекача. На бумагу ложатся строчки:
«Лас-Лилас», 29 марта Дорогой Эрнесто!
Ручка зависает в воздухе: Адела подбирает слова.
Карлосу не надо писать деликатных писем или прощаться со старыми воспоминаниями. Его внимание поглощено реликвиями, подаренными ему настоящим, вещами, оставленными Аделой прошлой ночью. Что с ними делать? Спрятать в свой чемодан среди одежды? Не опрометчиво ли это? Следует ли вообще брать чужие вещи? Любовники договорились, что поедут в Мадрид порознь и встретятся там, выждав несколько дней. Будет очень романтично вновь соединиться в отеле «Феникс», в том месте, где все началось. Карлос смотрит на свои часы, а потом на Аделины. Между ними пять минут разницы. Безусловно, часы Аделы идут правильно. Нужно поторапливаться, Карлос укладывает в сумку последние вещи и под конец берет камею.
«Лас-Лилас», 29 марта
Дорогой Эрнесто!
Не знаю, как начать, ты наверняка решишь, что я сошла с ума или, хуже, оказалась глупой идеалисткой вроде тех романтических особ, над которыми мы с тобой всегда так много смеялись.
Адела прерывает письмо и с суеверной опаской прислушивается к своим большим пальцам. «Успокойся, все хорошо, повар мертв, и больше никто не посмеет совать нос в твое прошлое», – расценивает Адела отсутствие покалывания.
Карлос Гарсия осознает, что впервые вспомнил о камее с тех пор, как увидел ее на плече Аделы. И неудивительно, ведь за это время произошло столько ужасных событий. Он завертывает украшение в носовой платок. Камея как-то странно блестит. Но Карлос не придает этому значения. Сегодня или через несколько дней Карлос услышит красивую историю.
– Расскажи, откуда у тебя эта камея, а я расскажу такое, что ты не поверишь, – попросит он Аделу, и оба будут долго смеяться, узнав, какие узы соединили их задолго до встречи в приемном зале фирмы «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго». «Пусть у Аделы и нарисованной девушки разные камеи, – размышляет Карлос, – все равно произошло поразительное совпадение, не остается ничего другого, как поверить в пророчества мадам Лонгстаф. Но я уверен, камея та же самая».
В пальцах начинает странно покалывать. «By the pricking of my thumbs, something wicked this way comes», – машинально пишет Адела и, очнувшись, зачеркивает, поскольку фраза не имеет никакого отношения к тому, что она намерена сообщить мужу. «Ну же, Адела, забудь наконец о нелепых суевериях, иначе ты никогда не закончишь письмо, а времени остается все меньше».
…Волосы у Аделы светлые, как у бабушки Терезы; «Лас-Лилас» – копия дома на Альмагро-38; портрет, голубые глаза нарисованной девушки похожи как две капли воды на глаза Аделы… Карлос засовывает камею глубоко в карман, но не избавляется от мыслей, которые она вызывает. Он подхватывает сумку, выходит на лестничную площадку, бросает печальный взгляд на комнату Нестора («Прощай, друг, прощай!»), и в голове у него возникают вопросы: «Почему портрет Аделы убрали из желтой комнаты? Почему бабушка Тереза не разрешала отцу бывать на Альмагро-38? Почему Соледад, мать, умерла именно в Буэнос-Айресе? Почему я не узнал в Аделе девушку с картины, хотя выискивал ее черты во всех окружающих женщинах?»
