Каковой добился‑таки своего, и Дон Кихот, бедняга, — недаром жил в нем добряк Алонсо Кихано Добрый, — убедился, что все случившееся результат волшебства, и сам присудил себя к штрафу за убытки. И заплатил с лихвой. Впрочем, если подумать, то справедливо, чтобы тому, кто живет лживыми вымыслами, после изничтожения оных по мере возможности возместили убытки, покуда не научился жить истиной. И то сказать: если отнять у гаеров их гаерский промысел, а они только им и умеют кормиться, чем же им в таком случае жить? И так же верно, что не смерти грешника хочет Бог, а чтобы обратился к добру и жил; чтобы мог он обратиться к добру, ему надо жить, а чтобы он мог жить, ему надо дать средства к существованию.
О Дон Кихот Добрый, с какою щедростью ты заплатил за ложь — после того как сам же свалил ее с ног, обезглавил и изувечил: ты дал четыре с половиною реала за короля Марсилия Сарагосского, пять с четвертью за Карла Великого и расплатился за прочих, так что общая сумма составила сорок два реала с тремя четвертями! Если бы можно было за такую же цену разнести в щепки кукольный театр парламента, да и тот, другой, тоже!147
Глава XXVII
в которой объясняется, кто такие были маэсе Педро и обезьяна, и рассказывается о неудачном для Дон Кихота исходе приключения с ослиным ревом, кончившегося не так, как он хотел и рассчитывал
После эпизода с маэсе Педро, а мы уже знаем, что это была за птица, Дон Кихот повстречался с толпой вооруженных крестьян из деревни ревунов и попытался отговорить их от намерения сражаться из‑за такого вздора; но вот Санчо, желая поддержать своего господина, некстати вздумал зареветь ослом; и тут градом посыпались камни, и Дон Кихот ускакал прочь, пустив Росинанта полным галопом и от всего сердца поручив себя воле Бога, дабы спас его от опасности.
И в этом месте, повествуя о том, как впервые обращается в бегство бесстрашный победитель бискайца, Рыцаря Зеркал и льва, столько раз встречавшийся лицом к лицу с людскими воинствами, жизнеописатель говорит: «Если храбрец обращается в бегство, то это означает, что он обнаружил численное превосходство врага, ибо благоразумным мужам надлежит беречь себя для более важных случаев».148 Да и как мог бы Дон Кихот противостоять народу, который похваляется искусством реветь по–ослиному? Для народа коллективный способ изъясняться — нечто вроде ослиного рева, даже если каждый из тех, кто составляет общий хор, пользуется для собственных нужд членораздельной речью; известно ведь, как часто случается, что люди, вполне — или хотя бы отчасти — разумные, собравшись вместе, образуют народ–осел.
Обычно говорится: прежде чем издать постановление о том, как править народом, узнаем, каково его мнение. Почти то же самое, как если бы коновал, вместо того чтобы осмотреть осла, и прощупать, и простукать, чтобы выяснить, какова его хворь, и что у него болит, и чем его пользовать, спросил бы у осла, каково его мнение, и, прежде чем выписать рецепт, стал бы дожидаться, пока осел заревет, приняв на себя таким образом роль толмача с ослиного языка. Ни в коем случае; когда народ ревет по–ослиному и его не убедить словами, надлежит обратиться в бегство, как подобает рыцарю благоразумному, а не опрометчивому. И не обращать внимания на себялюбцев Санчо, ноющих, что мы их не защитили, когда им вздумалось сдуру зареветь по–ослиному перед ревунами.
После чего Санчо снова завел разговор о жалованье, и Дон Кихот изъявил готовность рассчитаться с оруженосцем и уволить его; и вот тогда‑то и произнес Рыцарь те самые слова, такие суровые: «Ты осел и будешь ослом, и так и останешься ослом до конца своей жизни»,149 и, услышав эти слова, бедняга оруженосец расплакался и сознался, что ему недостает только хвоста, чтобы стать полным ослом. И великодушный Рыцарь простил его, приказав, чтобы постарался быть мужественнее. И одно из величайших благ, коими Санчо был и пребудет обязан Дон Кихоту, состоит именно в этом: Рыцарь убедил его, будет убеждать и впредь, что ему, Санчо, только хвоста недостает, а то был бы полным ослом. Но пока Санчо следует за Дон Кихотом и служит ему, хвоста у него нет и не вырастет.150
Глава XXIX
о славном приключении с заколдованной лодкой
И вот добрались они до реки Эбро и вдруг заметили «небольшую лодочку без весел»; ну и, само собой, видишь лодку без весел и прочих снастей, привязанную к стволу дерева, стало быть, приключение не заставит себя ждать! Попадется тебе на глаза нечто, словно бы пребывающее в ожидании, не сомневайся, ожидает оно именно тебя. И если это лодка, отвяжи ее и отправляйся, куда Бог направит.
Дон Кихот так и сделал; и только отъехали они от берега вары на две,151 как Санчо, страдавший, видимо, водобоязнью, как подобает истинному ламанч- цу, горько разрыдался. И такова была его водобоязнь, что когда попытался он проверить, миновали они или нет линию равноденствия, по ту сторону которой дохнут вши,152 обнаружил не что‑то, а даже кое‑что. А лодка угодила под колесо водяной мельницы, где ее разнесло в щепы, Дон Кихот же и Санчо как раз перед тем свалились в воду.
И это воистину типический образчик приключения в знак послушания, в еще большей степени, чем приключение со львом. Вспомним слова, «многажды сказанные» Иньиго де Лойолой уже в ту пору, когда он был генералом Общества Иисусова, а именно: «…когда бы повелел ему Папа Римский, чтобы в Остий- ском порту взошел он на первый же попавшийся корабль и без руля, без ветрил, без мачт и весел и всего прочего, необходимого для мореплавания и для существования, переплыл море, он выполнил бы это и совершил не только с миром в душе, но еще и с довольством и радостью» (Риваденейра, книга V, глава IV).
Да и для чего поместил Бог в том месте пресловутую лодчонку, как не для того, чтобы, в знак послушания Ему, Дон Кихот отправился на поиски неведомого приключения? Никто не знает, что на роду ему писано и какой подвиг[40] суждено совершить.
Твой подвиг, твой истинный подвиг, который придаст ценность всей твоей жизни, может быть, совсем не тот, на поиски которого ты отправишься, а тот, который сам тебя отыщет; и горе тому, кто рыщет по свету в поисках счастья, в то время как оно стучится к нему в двери. Недаром сказано, что самые великие дела — дела случая.
Глава XXX
о том, что произошло между Дон Кихотом и прекрасной охотницей
И тут начинаются печальные приключения Дон Кихота в герцогском дворце; тут повстречался он с прекрасной охотницей, то есть с Герцогиней, и она пригласила его под кров свой, чтобы потешиться над ним и посмеяться над его героизмом; тут начинается мученичество Рыцаря, оказавшегося во власти насмешников. Вот когда история нашего идальго срывается в бездну жалкого уничижения, вот когда его великодушие и душевная тонкость наталкиваются на подлость и тупоумие высокопоставленных особ, полагавших, судя по всему, что герой рождается на свет, дабы их развлекать и служить им игрушкой, чем‑то вроде кубаря. Горе тебе, поспешающий в храм славы и взыскующий бессмертия в устах ее: подумай, ведь если великие мира сего чествуют тебя, ублажают и привечают, то для того лишь, чтобы украсить свою резиденцию либо позабавиться тобою, словно погремушкой. Твое присутствие для них всего лишь украшение их стола, словно редкостный плод или последний экземпляр вымирающей породы птиц. Чем больше кажется, что они тебя чтут, тем злее они над тобой издеваются. Послушай, ведь по сути нет гордыни, что превзошла бы гордыню тех, кто пользуется преимуществами, которыми обязан не собственным заслугам, а случайности рождения. Не будь игрушкой великих. Полистай‑ка исторические сочинения и увидишь, во что превратились герои, унизившиеся до роли украшения гостиной.
Глава XXXI
в которой повествуется о многих великих событиях
В герцогском дворце был оказан Дон Кихоту глумливо–торжественный прием, его облачили в одеяния, соответствовавшие рыцарским обычаям, и повели обедать.
Там‑то, за герцогским столом, и повстречался наш Рыцарь с тем самым «важного вида священником, из тех, что состоят духовными наставниками в домах знатных особ; из тех, кто, не будучи сам знатною особой по рождению, не в состоянии обучить своих подопечных тому, какими надлежит быть знатным особам; из тех, кто стремится убожество собственного духа превратить в мерило величия великих мира сего»;[41] и сей священнослужитель обратил к Дон Кихоту, которого назвал Доном Глупцом, неприязненное и озлобленное назидание, посоветовав нашему Рыцарю вернуться домой и растить детей, если они у него есть, заниматься своим хозяйством, а не «носиться по свету и гоняться за химерами, смеша всех добрых людей, знакомых и незнакомых».
Ох, как же долговечно, и жизнестойко, и неискоренимо у нас в Испании племя этих мозговитых и важных священнослужителей, стремящихся убожество собственного духа превратить в мерило величия великих мира сего! Дон Глупец! Дон Глупец! Вот как назвал тебя, мой возвышенный безумец, сей важный муж, представитель и образчик истинной человеческой глупости! Важный священнослужитель, как видно, не читал Евангелий, не знал Нагорной проповеди, в которой сказал Иисус: «…кто же скажет брату своему «рака», подлежит синедриону, а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф. 5:22). Так вот, гореть ему в геенне огненной за то, что назвал Дон Кихота глупцом.
