– Я всегда похлопочу за того, кто может подкинуть мне идейку-другую.
– Вы хотите меня отсюда вышвырнуть, а я вам еще идеи для шоу придумывать буду?
– Так, вот только не надо тут мелодраму разыгрывать. Если ты не успеешь в срок – мне придется искать кого-то другого на твое место. Так что подумай об этом. Доброй ночи.
– И как ты себе это представляешь? – возмущенно кричит Дэвид. – Что я тебе за три дня что-то с потолка возьму?
Но Буг уже повесил трубку.
Дэвид в ярости швыряет трубку на рычаг – так сильно, что от аппарата отламывается кусок пластмассы и летит ему в щеку, прямо под правый глаз. Дэвид медленно поднимается – и ему кажется, что сейчас он ведет себя неправильно. Словно бы он должен был вскочить, распахнуть окно, заорать что-то, перекрикивая завывания ветра и шум грозы. На мгновение его охватывает жгучая ярость. Дэвид представляет себе, как вламывается в кабинет Буга и крушит там все бейсбольной битой.
Но бейсбольной биты у него нет. И окно закрыто. Он заперт тут, как в консервной банке, стоит перед своим отражением в стекле. Дэвид раздраженно смотрит на темное пятнышко у себя под глазом и поднимает к щеке руку. На кончике пальца остается кровь.
Он смотрит сквозь свое отражение в темноте, и ему кажется, что эта тьма поглощает его. Даже чувство времени теряется. Кабинет вокруг расплывается, и только отражение компьютерного экрана остается светлым островком в штормовом море тьмы. Его островком. Он хотел бы вернуться на этот островок. Чтобы можно было просто сесть за стол и начать писать. Собственно, тут, на этом островке, все так просто. Намного, намного проще, чем в реальной жизни.
Когда он в следующий раз смотрит на часы, уже почти половина десятого.
Точно громом пораженный он вскакивает, набрасывает водонепроницаемую куртку и выбегает из кабинета. На парковку он добирается через десять минут, уже понимая, что опаздывает. Заводит мотор темно-зеленого «сааба» – машину одолжил ему Вейкслер, уезжая на неделю в Англию.
«Сааб» выезжает на улицу – и на него обрушиваются потоки дождя. «Медленнее!»
Четыре минуты спустя, не сводя взгляда с дороги, Дэвид сворачивает на Курфюрстендамм и прослушивает сообщения на автоответчике.
Черт, черт, что ж за дерьмо-то такое? В «ягуаре» хотя бы была гарнитура для громкой связи. Он прижимает смартфон к уху, убирает руки с руля и переключается со второй скорости на третью. «И переключение скоростей в “ягуаре” было автоматическим», – думает он.
Би-ип. «Привет, это я, Шона. Хм, чего это у тебя автоответчик включен? Ну ладно. На следующей неделе я с тобой встретиться не смогу, нужно работать. Но ты не пропадай. И вообще, мог бы позвонить».
Черт! Она все еще злится, потому что он не пришел в «Санта-Медиа». Дэвид знает, что нужно ей позвонить и все объяснить, а если не все, то хотя бы столько, чтобы она могла его простить. Он смотрит на стеклоочистители, стонущие от ливня. Светофор впереди переключается на красный, и загорается сигнал торможения. «Сааб» останавливается, двигатель работает на холостом ходу.
По крыше автомобиля стучит дождь. Дэвид плотнее прижимает мобильный к уху.
Би-ип. «Добрый вечер, господин Науманн. Вас беспокоит Зеклер из “Дойче Банк”. Перезвоните мне, пожалуйста, это срочно».
Проклятые гиены! Еще пара недель отсрочки – и он останется без зарплаты в TV2.
Би-ип. «У вас больше нет новых сообщений».
Дэвид вздрагивает от громкого сигнала клаксона. Светофор переключился на зеленый, и машины перед ним уже давно переехали перекресток. Дэвид включает сцепление, с щелчком переключает скорость и, нажав педаль газа, едет дальше по Курфюрстендамм. Напротив магазина «Sis&Broth», прямо у автобусной остановки, он сворачивает к правой обочине и паркуется. Остановив «сааб», Дэвид смотрит на часы. 21: 43. Он опоздал почти на четверть часа.
Дождь бьет в лобовое стекло, и стеклоочистители не справляются с этой напастью. Откуда в небесах столько воды? Дэвид невольно улыбается, хотя ему совсем не до смеха. Бесконечный дождь и готовые вот-вот сломаться «дворники» – отличный символ того, что происходит сейчас в его жизни.
Он выключает мотор и откидывается на потрепанную спинку сиденья. И вдруг дверца напротив распахивается. Дэвид вздрагивает.
На сиденье задницей вперед шлепается какой-то мужчина в темной шляпе. С трудом втиснув ноги в салон, он захлопывает дверцу.
– Добрый вечер, Дэвид. – Струйки воды текут с шляпы Саркова. – Вы опоздали.
– Простите, – бормочет Дэвид. – Чертова погода.
Юрий невозмутимо снимает очки и протирает стекла.
– Как поживаете?
– Вы принесли конверт? – Дэвид сразу переходит к делу.
– Похоже, поживаете вы не очень-то хорошо, – отмечает Сарков.
– Ну да. Банк хочет продать мою квартиру с аукциона, работодатель меня уволил, а за придуманную мной передачу другие люди получают проценты с авторских прав… и при этом вы говорите мне, что мой брат убил моих родителей. А затем втягиваете меня в свою войну с Габриэлем и требуете, чтобы я его вам сдал… – Дэвид глубоко вдыхает. – Да, «не очень-то хорошо» – вполне подходящее описание положения вещей.
Сарков безмятежно улыбается.
– Втягиваться во все это или нет – ваше решение.
Дэвид отводит взгляд.
– Вы принесли конверт?
Юрий щурится, затем сует руку за пазуху и достает конверт формата А4. Бумага сухая, и только пара капель пропитала край – пальто защитило документы от дождя.
– И с Габриэлем ничего не случится?
– Я не смог бы причинить ему вред.
Дэвид берет тяжелый конверт.
– Итак?
Дэвид медлит, его взгляд мечется по лобовому стеклу, следя за стекающими вниз ручейками.
– Гостиница «Цезарь», номер тридцать семь.
– Улица?
– Я не знаю, извините.
– Перестаньте просить прощения. Терпеть не могу людей, которые постоянно за что-то извиняются.
Дэвид сконфуженно молчит.
Сарков открывает дверцу.
– А… остальное?
– Остальное? Вы имеете в виду права на «Treasure Castle»?
Дэвид кивает.
– Я не предлагал вам и то и другое. У вас был выбор.
– Я… я не так вас понял.
– Ну что, и где же ваш идеализм? Я думал, вы не станете предавать брата за деньги.
Дэвид, лишившись дара речи, смотрит на него.
– Babuschka, – презрительно говорит Юрий.
– Что?
– Бабушка. Вы как старая бабка. Жалкий трус. – Сарков выходит под тугие струи ливня и кажется, что он сплевывает эти слова на улицу.
Дверца с шумом захлопывается. На сиденье остается влажный отпечаток его пальто – будто в машине сидит призрак.
Дэвид смотрит на силуэт Юрия, полускрытый потоками дождя.
Потом переводит взгляд на конверт. Чувствует он себя ужасно. Ему хочется попросить кого-то о помощи, хочется побежать за Сарковым и отменить сделку. «Мир полнится водой, и я тону», – думает он. И телефон – как баллон с кислородом, только так можно дышать под водой… Он тянется к трубке, набирает номер Шоны. Он не знает, что скажет, ему просто нужно, чтобы она взяла трубку.
Чтобы выслушала его, даже если он ничего не будет говорить.
Глава 36
Берлин, 24 сентября, 00: 58
Габриэль смотрит за решетку, огораживающую двор.
«Прекрати, Люк. Ты только навлечешь на себя проблемы».
«У меня и так проблемы».
«В итоге они опять запихнут тебя в камеру и свяжут ремнями».
Он смотрит в темноту. Уже час ночи, ветер гонит тяжелые тучи по небу. Ну, хотя бы ливень прекратился.
Он знает, что клиника где-то там, за высокими кленами.
Собравшись с духом, Габриэль хватается за прутья решетки. Благодаря патине по ней легко взобраться. Он перелезает через трехметровый забор с загнутыми зубцами и спрыгивает на землю. Почва раскисла от дождя, и ноги Габриэля утопают в вязкой жиже. Правый ремешок рюкзака болезненно впивается в плечо.
На мгновение Габриэль замирает, прислушиваясь, не сработала ли сигнализация. Но вокруг тихо. В клинике не ожидают, что к ним вломятся воры, и стараются предотвратить не так проникновение сюда, как бегство отсюда.
Он осторожно крадется к деревьям. Поросшая травой земля хлюпает под ногами, пахнет прелой листвой и плесенью. В темноте проступает четырехэтажное старое здание Г-образной формы. Психиатрическая клиника «Конрадсхее». Изначально тут было два боковых крыла, но во время Второй мировой войны один корпус клиники разбомбили, и потом его так и не отстроили. В западном крыле, как тогда, так и сейчас, находится администрация клиники.
Три дня назад Габриэль, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, позвонил сюда и назвался именем пациента, которого смог вспомнить.
– Как вас зовут? – переспросила секретарша.
– Бюглер. Йоганнес Бюглер. Я лечился в «Конрадсхее» с 1984 по 1987 год.
– Хм… Секундочку. Ага, да, вижу вас в базе данных. Только вы тут пробыли до 1988 года, не до 1987.
