Колыхнулось полотнище со знаком сущего, того, кто вечно прядет. Ансталлаи — высокий, величественный, в белых одеждах — посмотрел на небо. Следом обратили взоры ввысь остальные — призрачные в таких же белых накидках, в высоченных куполообразных деревянных колпаках посреди поросшей мелкой травой долины. Со всех сторон их окружали неприступные горы, роняющие со своих необъятных склонов мшистые валуны, что лежали всюду в беспорядке.
Небо было кристально чистым и там парил беркут.
— Хороший знак, — сказал Ансталлаи торжественным напевным голосом. Она всегда вздрагивала, когда слышала этот глубокий и чарующий голос. — Баргутэ — птица из легенд. Священная птица. Это сакральное имя возвеличит его. Хороший знак.
— Воистину, — хором отозвались остальные.
— Да, мой муж, — сказала она, поцеловав младенца. — Воистину, Иола́риё принесет нам славу. Он станет достойным тебя, мой муж.
— Я очень надеюсь, — ответил он и редкая улыбка осветила его суровое идеальное чело. — Очень надеюсь, что… вещающий ошибся.
— Вещающий очень стар, мой муж, — сказала она, убаюкивая захныкавшего ребенка. — Он помнит еще землю предков. Он ошибся. И сущий благоволит нам — вот знак.
Беркут парил на немыслимой высоте, выискивая добычу.
— Тот, кто вечно прядет, — все так же призрачно произнесли верные, протянув руки небу. — Да благословен он будет. Вот знак!
— Воистину, — печально сказал Ансталлаи, легонько погладив щечку сына. — Да сбудется.
Иван поскользнулся и упал. Он находился посреди озера. Буря стихла и небо очистилось, явив звезды. Отчего-то Ивану стало даже жарко. Почему он не замерз, в своем безумии, в центре стихии? Что-то подсказывало, что отныне ему всё нипочем.
Медленно и как-то нехотя приходило понимание, что он не один в себе самом.
«Я не просто человек, — думал он. — Ведь это все меняет. Как же я забыл! Я — дамнат. Мне всего лишь надо… вспомнить»
Подо льдом сгущался мрак. И оттуда на него смотрело лицо. Размывающиеся, еле различимые черты некоего древнего воина.
Иван поднялся и поплелся в пещеру. Великий охотник умер. Охотник был ничтожен по сравнению с ним. Ахан теперь — груда камней.
«Хватит сходить с ума. Я должен собраться и понять. Понять. И вспомнить»
Иван лелеял огонь. Подставлял ладони, прислушивался к его потрескиванию. Огонь успокаивал. Когда ты один во мраке, и лица твоего касается тепло костра, кажется, что ты спасен.
Но он — дамнат — и есть тьма и холод. Спасен ли он?
К отшельнику приходило понимание, что здешняя магия ушла, уступив место ему. Оставалось только понять, что он такое. Как-то смешно осознавать, что ты — вселенское зло.
Зла нет, вспомнил он чьи-то слова.
— Если бы я мог понять, кто я! — обхватив голову руками, простонал Иван.
Чтобы вспомнить, надо понять, человече. Перед ним на какое-то мгновение возник облик монаха. Широкоплечий, волосы с проседью, во взгляде — печаль, мудрость и поиск.
Иван вскочил.
— Зачем ты привел меня сюда? — крикнул он в пустоту. Зажмурился, потер переносицу, пытаясь выудить из глубин памяти события прошлого. — Я должен найти тебя! Как же тебя звали…
Слова не важны. Не важен и смысл. Важны лишь мы и то, что мы хотим добиться, изрекая слова. Ты понимаешь меня, человече?
Иван улыбнулся. Монах часто говорил с ним, глядя на него с толикой сожаления.
«Понимал ли ты, друг, с кем имеешь дело? Понимал ли, от кого и зачем прячешь? Наверняка. Ведь ты мудрец. Ты спас меня, и понял»
В голове возникали сменяющие друг друга образы. Долгий путь по пыльным дорогам. Частые монологи этого странного монаха, в которых звучало — и правда, звучало ведь! — проклятое слово дамнат. Порой монах, не замечая вокруг ничего, пускался в пространные рассуждения. Книжная мудрость изливалась из него успокаивающим душу потоком.
— Я радуюсь, — бормотал Иван, подбрасывая в костер дрова. Языки пламени играли на его усталом лице. — Хотя радоваться нечему. Ну и пусть. Я должен найти тебя.
Смутный образ возник в голове: монах, уже немного постаревший, сгорбленный, уходит, тяжело опираясь на посох. Иван сидит на скамье, у своей землянки, и тупо глядит на землю. Перед ним деловито снуют полудохлые куры, склевывая просыпанное в примятую траву зерно. В деревянной бадейке, с пеньковой веревкой вместо ручки, плещется только что пойманная рыба.
Я сделал все, что мог, сказал монах, оглянувшись и поправив котомку на плече. Надеюсь, ты не проснешься никогда. А ежели это случится, то что ж… так тому и быть. Но сначала ты найдешь меня. Ты будешь следовать невидимому пути, подчинившись бессознательному демону, живущему в тебе. Прощай, Ваня.
Он был очень несчастен, этот монах.
Где нет зла, нет добра
Посреди болота притаилась незаметная хижина. Вела к ней извилистая тропка, сложенная из трухлявых стволов деревьев. Иван улыбнулся, опершись о длинную палку, которой он прощупывал почву. Чтобы найти монаха, мало следовать невидимому. Пришлось пройти немало лиг, блуждая по неприветливому краю.
— Долго же я шел к тебе, монах, — сказал он.
В полуразвалившейся хижине, среди крайне аскетичного убранства — лишь дощатая кровать, покрытая соломенным тюфяком, грубо сколоченный стол с единственным кувшином на нем и чугунный сосуд на полу, наполненный углями, — сидел он. Ветхий старец, слепой. Трясущийся. И посох, в которого старец вцепился.
Мутный свет, лившийся сквозь местами порванный ястык, превратил бы хозяина в невидимку, если бы не его седины, белевшие в полумраке.
— Входи, кто бы ты ни был, — сказал он слабым дрожащим голосом.
Иван сел рядом.
— Тот самый посох, — сказал он, положив суму на земляной пол и вздохнув. Тут пахло сырой землей.
— Тот самый, — кивнул монах. — Взял его в привратницкой. Это посох Богохульника. Помнишь Богохульника? Да нет. Вряд ли.
— Не всё. Но большинство. Богохульника не помню. А помню… вот как пробирались мы лесом, задыхаясь от горячего ветра. Помню, как опадала желтевшая прямо на глазах листва. А наутро от нее оставалась только пыль. И мне казалось, что на сапогах моих… мертвая природа.
Монах улыбнулся.
— Да. Так и было, так оно и было. Каково там нынче?
— Не хотел бы очутиться там.
— Но многие шли, идут сейчас и будут стремиться попасть туда. Странно, не правда ли?
— Странно.
Монах кашлянул. Пошарил рукой по столу, схватил кувшин.
— Пуст. Принеси воды, человече, будь так добр. Дай старику утолить жажду.
Иван отыскал ручеек за домом, набрал воды. Помог монаху напиться.
— Хорошо, — пригладив бороду сказал монах. — А то я уже плохо хожу. Да и не вижу ничего.
— Ты сильно постарел, дорогой друг.
Монах хихикнул, а затем пощупал лицо Ивана.
— Ты тоже, Ваня. Ты тоже.
Помолчали. Наконец монах спросил:
— Итак, человече, ты нашел
