— Я не понимаю, как Ваше Величество может питать подобные надежды, — сказала она холодно. — Женой вашей я быть не могу по причине своего низкого положения, а также потому что у вас уже есть жена. Любовницей вашей я не стану.
Простые, недвусмысленные слова прорезали тишину комнаты. Джокунда перекрестилась: ее ночные молитвы были вознаграждены. Сэр Томас выглядел так, будто его сейчас хватит удар. Итак, Генрих Тюдор получил наконец ясный ответ.
Как ни странно, он принял его с совершенным достоинством. Ему самому были свойственны прямота и мужество, и он ценил их в других. Сегодня случилось другое: невольно Анна открыла ему, что он жаждет не только ее тела. Он понял, что душа его стремится к ее сильному духу.
Глава 19
Сэр Томас в ярости отослал Анну из комнаты. Теперь он понял окончательно, какой самовольной упрямицей была его дочь. Джокунде было отказано в разрешении зайти к Анне перед сном.
Высокие окна самой лучшей спальни дома ярко светились: видимо, Генрих Тюдор все, еще изливал гнев на бедного Норриса или Бриртона, или еще кого-нибудь, кто готовил его сегодня ко сну.
— Гарри, любимый мой, я доказала тебе свою верность. Ради моей любви я отказалась от того, за что любая девушка отдала бы все, — шептала Анна, глядя вдаль поверх тихого, освещенного лунным светом парка.
Но дни счастливой любви прошли безвозвратно: ее губы осквернил поцелуем другой мужчина, а Гарри Перси лежал сейчас рядом со своей несчастной женой.
Постепенно праведное настроение стало покидать Анну, и вместо него пришла неприятная мысль, что она вела себя непростительно глупо.
Кроме Джокунды, все в доме думали именно так. Но Симонетта была первой, кто решился высказать вслух свое мнение. Анна услышала ее быстрые шаги по галерее, открылась дверь, и Симонетта вошла с чашкой горячего молока.
— Леди Болейн велела отнести тебе молока, — сказала она.
— А для тебя как раз представился случай прийти и расписать мне, что я потеряла.
— Ты вела себя довольно умно.
Лицо Симонетты не выражало никаких особенных чувств. Но когда она поставила перед Анной чашку и села рядом с девушкой, у нее пропали вдруг манеры наставницы и появился тон, которым она теперь часто разговаривала со своей бывшей воспитанницей — как женщина с женщиной.
— Если ты решила притворяться, что ненавидишь Его Величество… О, ла, ла! Тогда ты выбрала прекрасный способ отомстить.
— Отомстить? — переспросила Анна, недоуменно посмотрев на нее.
Этого толчка было достаточно для Симонетты. Она подошла к окну и села на подоконник, расправив жесткую юбку. Ее умелые быстрые руки замерли на мгновенье, выделяясь белизной на черной блестящей ткани юбки.
— Ma shere Nanette[16], когда ты была моей ученицей, ты соображала быстрее, — заметила она с легкой усмешкой. — Почему бы не заставить его помучиться, чтобы он полюбил тебя так же, как ты любила своего милого друга. Я готова держать пари, что Тюдор может ради любимой женщины пойти на все, поступиться и приличиями, и совестью. Пусть он продолжает желать тебя, пусть мучается.
С годами в Симонетте развилось то яростное мужененавистничество, которое возникает у женщины в результате ее вынужденного целомудрия. И как всегда в минуты волнения, у нее появился сильный акцент, привносивший пикантность в ее обычно идеально правильную английскую речь.
— Не неделю, не месяц, ma mie[17], а дольше, гораздо дольше, — со злостью прошипела она.
Анна неотрывно смотрела на Симонетту. Она как будто припадала к живительному источнику, который питал ее ум и давал силу. Две женщины, поглощенные друг другом, даже не заметив этого, перешли на шепот.
— Но как я смогу сделать это, — спросила Анна, — если соглашусь стать его любовницей?
Симонетта усмехнулась.
— Моя молодость далеко позади, vois-tu — sèche et laide[18]. Но когда-то я, как и ты, была молодой. У меня был друг, господин средних лет, и я смогла удерживать его очень много времени. Я старалась, чтобы он никогда не был полностью уверен во мне, полностью удовлетворен. Если бы я была так же красива, как ты… — Симонетта передернула плечами. — Кто знает, может быть, мне никогда не пришлось бы служить Болейнам и коротать свои дни вот так.
У Анны мелькнула мысль, что она давно подозревала что-то в этом роде. И, кажется, Джокунда также чувствовала, что здесь была какая-то тайна. Но стоило ли углубляться в это?
— Ты же знаешь, что я не красавица, — сказала Анна.
Расслабившись, Симонетта прислонилась к косяку окна. Половину сражения она уже выиграла.
— У тебя есть нечто большее, чем красота. То, что не оставляет равнодушным мужчин. Помнишь, Нэн, ту историю, которую мы с тобой переводили с греческого? Историю о Цирцее?
— Цирцея была волшебницей.
— Eh, bien?[19] Разве женщин, которые очаровывают мужчин, лишая их рассудка, нельзя назвать волшебницами?
Анна подумала о своем несчастном пальце и вспомнила, как король, ненавидевший болезни и уродство, нежно и любовно держал ее руку в своей, не обращая внимания на уродливый палец.
— Ты думаешь, я смогу поддерживать страсть короля долго? — задумчиво спросила она.
— В том случае, если будешь держать под контролем свои чувства, — улыбнулась Симонетта.
— Почему ты так говоришь? — воскликнула Анна, покраснев.
Глаза француженки лукаво блеснули.
— Он ведь тоже рыжий.
Анна знала, что Симонетта права. Рыжеволосые мужчины воспламеняли ее чувства. Она пристыженно молчала, не желая облекать в слова самое сокровенное, что было в ней. Вдруг почувствовав жажду, Анна подошла и залпом выпила уже остывшее молоко. Она стояла и задумчиво рассматривала жирный ободок, оставшийся на чашке.
— Симонетта, он обещал, что все мои желания будут исполняться, — сказала она наконец. — Как ты думаешь, он имел в виду украшения, наряды и все, что любят женщины? Или то, что ценят и мужчины, ну… более важные вещи, например, власть?
— Любящий мужчина подобен воску, — ответила француженка, думая со страхом о том, какой по-детски беззащитной кажется сейчас ее воспитанница, стоящая у своей белоснежной девичьей постели.
Но Анна не была беззащитным ребенком. И то, что она произнесла в следующую минуту, поразило ее наставницу:
— Ты думаешь, я могла бы настроить его против Уолси?
Даже хитрой и самолюбивой Симонетте не могло прийти такое в голову. Она соскочила с подоконника.
— Mon Dieu[20], детка, ты летаешь слишком высоко, — запротестовала она. — Уолси — почти что святой, папский легат и самый влиятельный человек в Европе.
