Меня очень тепло встретили в штабе дивизии. Вопросы артиллерийского и вещевого снабжения были вполне удовлетворительно разрешены в первый же день моего пребывания в штабе. О результатах я доложил по телефону командиру бригады.
Начальник штаба дивизии, бывший подполковник Генерального штаба старой армии Евгений Николаевич Сергеев, был всесторонне образованным в военном деле человеком. Вместе с тем он был очень добр и любезен. Наша совместная с ним служба в 30-й стрелковой дивизии, где Сергеев был и начальником штаба дивизии и начдивом, а я – начальником оперативного отдела штаба дивизии, затем начальником штаба, крепко связала нас узами дружбы. Эта дружба прошла через всю нашу службу в Красной Армии, до самой смерти Сергеева.
Сергеев ввел меня в курс обстановки на фронте Третьей армии и 30-й стрелковой дивизии. В частности, ознакомил с данными о противнике, заявив, что колчаковцы лихорадочно готовятся к наступлению, что видно из сводок армейской агентуры.
На другой день моего пребывания в штабе Сергеев представил меня начальнику 30-й дивизии Василию Константиновичу Блюхеру. Блюхер в ту пору был стройным, еще молодым человеком среднего роста, с большими серыми глазами. Ему было всего 28 лет. Он попросил меня сесть и задал несколько вопросов об обстановке в районе Оханска. Моими точными ответами, по-видимому, удовлетворился. Потом спросил:
– Ведь вы, мне говорили, учитель гимназии?
– Нет, – отвечаю, – в гимназии я был временно. Я был учителем городских четырехклассных училищ.
– Где вы учились?
– Окончил Казанский учительский институт.
– А я прошел всего два класса начальной школы, – с сожалением сказал Блюхер, – да и то не полностью. Зато на протяжении всей жизни приходится учиться. Как вы попали на военную службу?
– Был мобилизован в 1914 г. и попал в военное училище, которое окончил прапорщиком. Потом был командиром роты, начальником пулеметной команды полка и даже командовал батальоном.
– Ясно. Вы, Евгений Николаевич, – обратился Блюхер к Сергееву, – через штаб армии оформите назначение товарища Богомягкова. А вам, товарищ Богомягков, надо будет познакомиться с моим помощником Николаем Дмитриевичем Кашириным. На днях я уезжаю в штаб Третьей армии, куда назначен помощником командующего армией, дивизию принимает Николай Дмитриевич.
С этими словами Блюхер поднялся. Он любезно проводил нас до дверей своего кабинета.
Блюхер произвел на меня сильное впечатление. Человек, проведший в тяжелых условиях десятитысячную армию южноуральских отрядов, должен быть, по моему мнению, точным, ясным и скромным. Таким Блюхер мне и показался. Впоследствии я много раз встречался с ним. И мое первое впечатление о нем подтвердилось. Мне пришлось и служить с Блюхером. Я был начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, которой командовал Блюхер. Основные качества этого замечательного человека сохранились полностью и тогда.
От Сергеева я узнал, что Николай Дмитриевич Каширин еще не совсем оправился от ранения в ногу. Сергеев обещал позвонить Каширину и спросить, где он меня примет. А пока я познакомился с комиссаром дивизии Макаровым, начальником политотдела Федоровым, с помощником начальника штаба дивизии Окуличем и помощником начальника штаба дивизии по административной части Суворовым.
С Николаем Дмитриевичем Кашириным мы встретились у него на квартире, в чисто семейной обстановке. Мать и сестра Николая Дмитриевича жили с ним. Николай Дмитриевич по наружности – типичный казачий офицер (он был есаулом), отличался солидным общим развитием: раньше он был учителем в казачьей школе вблизи Верхне-Уральска. Каширину было 33 года. Николай Дмитриевич оказался плотным, широкоплечим человеком, для которого жиденький тенорок совсем не подходил. Этот тенорок в патетических местах разговора поднимался до фальцета. А Николай Дмитриевич поговорить любил, вспоминал былые дни походов и боев южноуральских красногвардейских отрядов, а также отдельные эпизоды из казачьей службы в старой армии. Он очень много пережил во время дутовского казачьего мятежа под Оренбургом и легендарного похода южноуральских отрядов из Белорецка в Кунгур. Эти несколько месяцев положили немало морщин на его сухое лицо, посеребрили виски, но не погасили огня темно-серых глаз.
Меня не отпустили от Николая Дмитриевича, пока не угостили обедом – наваристыми щами и пшенной кашей. А потом был долгий чай. Никогда я не забуду, как Николай Дмитриевич рассказывал о переправе южноуральских отрядов через Уфу. Живо, образно у него получалось, как, впрочем, все рассказы Николая Дмитриевича.
Под впечатлением хорошего приема у всех этих прекрасных людей в штабе 30-й стрелковой дивизии, начальником которого мне вскоре пришлось быть, возвращался я в Оханск. Четвертого марта началось наступление противника в районе Сташково-Казанка (между Оханскои и Осой). Главный удар противник направил на участок 4-й бригады дивизии (командиром бригады был Томин, начальником штаба – Русяев). Противник большими силами вклинился в расположение 4-й бригады, несмотря на героические действия частей бригады.
Седьмого марта прорыв на участке 4-й бригады уже угрожал правому флангу и тылу нашей 2-й бригады. Штаб дивизии дал распоряжение 2-й бригаде отойти в район села Дуброва, на 26 километров западнее города Оханска, где и закрепиться для обороны.
Позиции 30-й стрелковой дивизии, растянутые от Нытвы и почти до Осы, полное отсутствие резервов для контрударов (конница не в счет: она не могла действовать из-за глубоких снегов) – все это создало для колчаковцев сравнительно легкие условия для наступления. К этому надо добавить еще и то, что противник в эти дни имел хорошие лыжные войсковые подразделения, которые легко проникали в стыки между нашими войсками.
Наша бригада отходила через село Острожку. В её составе по-прежнему было два стрелковых полка: Верхне-Уральский и Белорецкий; Верхне-Уральский казачий полк, легкий артиллерийский дивизион и гаубичный дивизион были нам приданы на время. Колонна бригады растянулась более чем на десять километров. Не считая частей охранения. Штаб бригады остановился в селе Острожке, чтобы, пропустив части, с казачьим полком отойти в Дуброву. Командир бригады с Белорецким полком утром уехал в Дуброву, чтобы разместить в этом районе части бригады для обороны. Казачий полк оставили в селе Острожка.
Батальон Верхне-Уральского стрелкового полка, следовавший в хвосте колонны, не успел отойти и на километр от Острожки, как был обстрелян противником, перехватившим дорогу из Острожки на Дуброву. Батальон прекратил марш, развернул одну роту, остальные подразделения батальона остались на западной окраине села Острожка.
Было 15 часов. День был ясный, с легким морозом. Я в Острожке оказался отрезанным, имея один батальон стрелкового и весь казачий полк. Не скрою, пришлось крепко задуматься над создавшейся обстановкой. Но положение обязывает: я был старшим начальником в Острожке и должен был искать какой-то выход.
В это время через каждые 5—10 минут прибегали ко мне в штаб бригады красноармейцы от Верхне-Уральского батальона и от казачьего полка с сообщениями о том, что противник уже на западной
