— Не трогай мои вещи! — Никита попытался вырвать ластик, но Ромка крепко зажал резинку в кулаке.
— Жадный что ли? Стиралку пожалел?
Ребята собрались вокруг и с интересом наблюдали за происходящим.
— Это мне мама купила! — отчаянно закричал Никита и неожиданно расплакался.
Ромка Ежов расхохотался, одноклассники подхватили его смех — новенький не прошел «проверку на вшивость».
Уроки закончились. Никита вышел из школьного двора, и ту же на него посыпался град снежков. «Что стоишь? Беги, мамочке жалуйся!», «Мамочкин сыночек!» — неслось со всех сторон. Было больно, но, главное, очень обидно. Нужно было убежать, но Никита медленно пошёл, низко опустив голову, чтобы не было видно навернувшихся слёз. Стрелять по такой мишени стало неинтересно, и град снежков прекратился.
Идти до школы было недалеко — три дома и начинался школьный забор, дорогу переходить не надо, заблудиться невозможно. Однако Инна накануне прошла с Никитой этот путь, показала поворот к дому соседей, где его будут ждать после уроков. Но мальчик не хотел идти к соседям и ждать там отца, он никуда не хотел идти, никого не хотел видеть. Никита брёл по чужому холодному городу, пока не устал, тогда он сел на лавочку перед чьим-то забором и задремал. Ему снилось, что он в родном тёплом Сочи, снега почти нет, только чуть припорошены пальмы вдоль набережной, а они с мамой идут в парк аттракционов.
— Пацан! Эй, пацан, проснись! — какой-то парень тряс Никиту за плечи.
Никита открыл глаза: ни мамы, ни Сочи, кругом сугробы, деревянные штакетники заборчиков, и почему-то очень холодно.
Инна вернулась в Даниловск уже вечером. Дима открыл дверь, поцеловал, виновато потупился:
— Ты права была. Надо было Никиту встретить из школы. Представляешь, он заблудился, замёрз. Его на Гагарина обнаружили. Температура поднялась. Я, конечно, уже Ирину Викторовну из терапии выдернул, она всего навыписывала.
Из-за спины Мишкина вынырнула Маша:
— Блатик заболел. Он долго гулял и замёлз.
Так началась жизнь Никиты в Даниловске. Две недели мальчик проболел, а потом снова пошёл в школу. Он не жаловался учителям, не рассказывал дома что одноклассники скидывают его вещи с парты, пинают портфель, но Инна поняла: что-то нехорошее происходит с ребёнком в школе. Если отношения не складываются в младших классах, то в старшей школе детское озорство сверстников перейдёт в настоящий буллинг.
— Никита, у тебя день рождения через неделю. Давай приглашай друзей, — предложила Инна.
— У меня нет друзей.
— Тогда приглашай весь класс. Мы придумаем, как отметить, чтобы всем было весело.
И Инна взялась за подготовку детского праздника. «Жаль, что Алины нет, вот кто мастер на выдумки», — подумала Инна, и в ту же минуту зазвонил телефон:
— Инка, привет! — зазвенел весёлый голос сестры.
— Алина, ты куда пропала? Я папе звонила, узнавала, как ты? Он сказал, что нормально. Я успокоилась. Но что ты у меня была, я на всякий случай не стала говорить.
— Молодец! Дотащила интригу до финала. Но отец правильно понял твой живой интерес и наконец дал мне телефон сестры.
— Алин, рассказывай, как у тебя дела?
— Прекрасно. Ремонтирую квартиру. Наверное, в Эмираты съезжу позагорать или на Бора-Бора. Ещё не решила.
— Ты хоть сообщай, куда поедешь. Мы флажки на карте будем ставить, следить бы за твоими перемещениями.
— Смешно. Примитивно, но смешно.
— Ты на работу устроилась? Или чем сейчас занимаешься?
— Долго рассказывать. Как Даниловск, всё хорошеет?
— Не иронизируй. Даниловск в порядке. Кстати, Виктор про тебя всё время спрашивает.
— Какой ещё Виктор?
— Глущенко. Кардиолог из Митиной больницы. Он на женщин никогда не западал, а тебя постоянно вспоминает: «Когда твоя сестра приедет?», «Как у неё дела?».
— А, это шкаф с глазами, который меня на вокзал отвозил. Можешь передать ему, что воспоминания о встрече с ним стали лучшим утешением для моей израненной печалью души. Расскажи лучше, ты когда учиться закончишь, в Москву приедешь?
— Алин, я учиться нескоро закончу — снова в академ ушла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Сессию завалила?
— Нет, конечно. Просто мне сейчас в Даниловске надо быть. Тут такая история, Никита внимания требует, а в универе пропускать нельзя. Сейчас циклы начались: «Фтизиатрия», потом «Госпитальная терапия», после…
— Инка, ты неисправима. Сто процентов людей, севших на ежа, думают только о своей заднице. Но ты наверняка бы думала о еже.
— Ты это к чему?
— К тому, что мишкинского ребёнка надо, конечно, покормить, но учёбу ради чужого ребёнка бросать, поверь, это перебор.
— А ты учёбу ради чего бросила?
— Ладно, неудоучка. Один — один.
— Кстати, я на год только из универа ушла. Весной у Димы медсестра в декрет уходит. Поработаю вместо неё, Машеньку в детсад определю. А там и восстанавливаться можно…
Инна хотела ещё о многом узнать и подробно обсудить проблемы Никиты, посоветоваться, но сестра обещала звонить и положила трубку.
***
Алина не стала рассказывать, как, вернувшись в Москву, поехала к себе на Спортивную, нашла в шкафу давно позабытое чёрное облегающее платье, купленное ещё во время тщетных попыток познакомиться с Агатовым в Метрополе. Платье стало немного мало, но Алина посчитала, что так даже лучше: если принять правильную позу, то аппетитно обтягивалась задница. Густо покрасив глаза, что, по мнению Алины, делало взгляд трагическим, она отправилась к миллионеру Ярову. Внешне Агатов с Яровым поддерживали самые дружеские отношения, но при этом ими велась яростная подковерная борьба.
Был четверг, а по четвергам Яров бывал в офисе компании в бизнес-центре на Пресненской набережной. Сначала Алину не хотели пускать, но она попросила сообщить Всеволоду Валерьевичу, что Алина Рождественская должна передать ему важную информацию. Никакой важной информацией девушка не располагала, но главным было попасть к Ярову, а там по ходу что-нибудь сымпровизирует. Яров знал Алину как многолетнюю спутницу Агатова, с которой покойный не только ездил отдыхать, но и присутствовал на всех мероприятиях.
Алина вошла в кабинет Ярова, сделала несколько шагов и обессиленно опустилась в низкое кожаное кресло:
— Всеволод Валерьевич, родной, я к Вам за помощью. После гибели Павла, кроме Вас, его близкого друга, у меня никого нет.
— Слушаю Вас. Чем я могу помочь? — Яров обалдел от слов Алины: он никогда не считал Агатова близким другом, и тем более не считал себя близким человеком для агатовской содержанки.
— Всеволод Валерьевич, я осталась совершенно без средств. Павла больше нет, — у Алины задрожали губы, она замолчала на несколько секунд, потом с трудом продолжила: — У нас с Павлом не было брака в юридическом смысле, но фактически у нас были настоящие брачные отношения. Вы бывали у нас в доме и, как никто другой, знаете, это. Помогите, это надо не ради меня, а ради памяти Вашего друга. Павел хотел оформить наши отношения, госпожа Храмцова уже составила брачный договор, который наверняка у неё по сей день хранится.
Яров понял, что никакой ценной информации Алина передать не может, но неприятные разговоры, что ему больше, чем кому-либо, была выгодна смерть Агатова, уже шли, и выставить за дверь эту девицу было небезопасно. Неизвестно, где и как она это потом преподнесёт? Будет трындеть: «Убил Павлушу и меня послал»
— Алина, Вам надо обратиться к юристу. Думаю, хороший адвокат сможет Вам помочь. Хотя сожительство в нашей стране не форма брака, но Вы состояли на иждивении Павла много лет, а значит, возможно решение в Вашу пользу. Впрочем, это должен решать суд. Сколько потребуется денег, я Вам дам. Сказать «дам с радостью» в данной ситуации неуместно, но я действительно рад, что могу быть Вам полезен.
— Спасибо, Всеволод Валерьевич! — Алина встала, подошла к сидящему за столом Ярову, наклонилась и неожиданно поцеловала его лысину. — Большое спасибо!
— Не за что, — пробормотал Яров.
— Как же «не за что»! — голос Алины стал грудным. — Вы готовы помогать мне, практически чужому для Вас человеку. Но я верила, когда шла к Вам, что Вы поможете. Я всегда любовалась Вами: Вы такой благородный, такой красивый. Пока был жив Павел, я не могла себе позволить сказать то, что теперь говорю…
