— Простите, очень прошу извинить… — Хеджес помотал головой, чтобы убедиться, что он не спит. — Значит, что угодно, даже вот мистера Крэгса, скажем, или… меня, вы можете превратить просто в луч света?
— Да, — отрубил Андрюхин.
— А обратно, возврат, так сказать, в первоначальное, извините, состояние? Он наступает обязательно?
— Конечно, нет, — отмахнулся от него Андрюхин. — Но он возможен.
Хеджес незаметно вытер с лица обильный пот.
— Но, владея этим оружием, — выдавил он, — вы можете покорить весь мир…
— «Покорение мира»! — возмутился Андрюхин. — Нет ничего бессмысленнее, чем «покорять мир». История с удивительным постоянством доказывает это. Вы напрасно назвали нашу установку оружием, мистер Хеджес. Только самоубийцы могут сейчас желать войны. Нет идеи преступнее и глупее, мистер Хеджес…
— Простите, сэр, — сбивчиво заговорил упорно молчавший Крэгс, — я не могу прийти в себя. То, что вы показали, ученые всего мира относили к области чистой фантастики, причем такой, которая вряд ли будет осуществлена когда-либо. Льщу себя надеждой, что вы найдете возможным поделиться хотя бы принципиальной схемой.
— Ньютон говорил, — весело процитировал Андрюхин: — «Причину свойств тяготения я не мог вывести из явлений, гипотез же не измышляю…» Нам удалось продвинуться несколько дальше Ньютона, но не принуждайте меня измышлять гипотезы! А ничего более я пока предложить не могу.
Крэгс почтительно наклонил голову. Андрюхин озабоченно заглянул в его лицо:
— А вы когда-нибудь смеетесь, Крэгс? Не могу же я снова угощать вас бодрином, на это не хватит моего заработка! Ведь то, что мы с вами посмотрели, дает, черт возьми, право утверждать, что война не так уж страшна! Вот что такое новая наука — наука в руках нового общества. Недалек тот миг, когда война не будет грозить человечеству! Неужели вы не порадуетесь вместе с нами?
— Дорогой учитель, — голос Крэгса звучал несколько хрипло, — я совершил непростительную бестактность, когда при нашей встрече пытался зачеркнуть ценнейшее, что во мне есть, — то, что я ваш ученик. Вы учили меня уважать науку! Там, у себя, я потерял к ней уважение… Трагедия Эйнштейна, Ферми… Даже лучшие умы, даже величайшие открытия питали прожорливое брюхо войны. И, знаете, не хотелось работать.
Было страшно думать. Но сегодня я снова увидел науку, большую науку. Мне стыдно, учитель, за мою измену. Сегодня вы вернули мне веру. Я не хочу заниматься с вами социологией, это не мое дело, но я хочу быть ученым. Хорошо быть ученым, когда на свете существуют такие, как вы, как ваши ученики… Сейчас я не смею называть себя даже вашим учеником. Я консервировал науку, вы двигали ее вперед… Но я хочу вернуться в строй!
— И вы поможете мне! — подхватил Андрюхин, стараясь облегчить положение Крэгса. — Завтра я выезжаю в Москву со специальным докладом. Через сутки я надеюсь вернуться, и мы с вами развернем подготовку к такому опыту, перед которым побледнеет все, что было когда-нибудь в науке…
Глубокой ночью, когда Крэгс, все еще не в силах заснуть, перебирал в памяти мгновение за мгновением события этого вечера, над ним наклонилась вдруг тощая рожа Хеджеса.
— Держитесь этого Эндрюхи, я вам говорю! — с жаром, от всей души посоветовал он. — С ним не пропадешь, даже если мир пойдет прахом!
Крэгс промолчал.
— Я хотел вас кое о чем попросить, — продолжал Хеджес. — Здесь есть Институт долголетия и в нем люди, дожившие почти до двухсот лет. А на вид им не дашь и пятидесяти! Знаете, я бы не возражал пожить в этом институте при условии, что это добавит лет сто к отпущенной мне норме. Подбросьте-ка эту идею господину Эндрюхи, а?
— Спите, Хеджес. — Крэгс отвернулся к стене. — Никому не нужно ваше долголетие…
Хеджес обиделся и ушел, но еще долго ворочался в кровати, чувствуя себя непривычно одиноким и заброшенным.
В эту ночь, пожалуй, впервые за всю жизнь не спал и Юра. Он знал, с каким проектом вылетает на рассвете Андрюхин в Москву, и знал, насколько этот проект касается лично его, Юры Сергеева. У него было странное ощущение неправдоподобия, недостоверности всего, что должно было произойти. Даже когда он пытался представить, как будет себя вести в случае, если поездка Ивана Дмитриевича увенчается успехом, то ему казалось, что он думает не о себе, а о ком-то другом.
Накануне они долго сидели с Иваном Дмитриевичем вдвоем в его служебном кабинете. Никогда еще Андрюхин не разговаривал с Юрой так открыто, так душевно-распахнуто, и постепенно восхищение большим ученым, его научными подвигами, восторг перед тем огромным, что создавалось коллективом Академического городка, начисто смыли волнение и тревоги Юры.
Нет, он вовсе не чувствовал себя спокойно. Недавно он прочел воспоминания Константина Потехина, первого человека, побывавшего на Луне. Потехин описывал свои ощущения в последние дни перед стартом ракеты, и Юра находил, что это очень напоминает его собственное состояние. Были и страх, и гордость за свою судьбу, и мучительное ожидание, и нетерпение, но над всем этим жило сознание, что все решено и так надо. Пожалуй, неприятнее всего была необходимость молчать. Он привык обо всем советоваться с ребятами, а здесь нельзя было даже заикнуться. Он и с Женей пока не ног обмолвиться ни словом…
Весь день Андрюхин был в Москве. Юра поплутал по лесу, исходив на лыжах несколько десятков километров и стараюсь никого не встречать.
Он вернулся, когда уже начало темнеть, лыжи скользили по синему снегу. Ему очень хотелось кинуться к Андрюхину, который уже, наверное, вернулся, но он не мог себя заставить идти туда. Юре казалось это навязчивым, недостойным.
Он медленно шел к корпусу долголетних, когда из-за разукрашенного снегом куста выскочила Женя.
— Ох, Юрка! — Она едва не свалилась ему на руки. — Андрюхин прилетел, всюду тебя ищет… Где ты пропадал?
Не отвечая, он осторожно взял ее лицо в руки и медленно приблизил губы к ее губам. Конечно, он хотел ее поцеловать. Но не поцеловал. Он отстранил Женю и, подобрав свалившиеся палки, пошел к Андрюхину.
Она растерянно глядела ему вслед.
Глава пятнадцатая
ОПЫТ
Когда еще с неделю назад академик Андрюхин издалека, осторожно коснулся того, как Женя относится к Юре, она подняла огромные угольные, суровые глаза и сказала напрямик:
— Хотите сказать, что я его люблю? Ну и что? Люблю.
И, отвернувшись, ушла… Академик был, собственно даже рад ее уходу, не зная, как вести себя дальше. Он бы еще больше растерялся, если бы знал, что про себя Женя продолжила фразу: «Люблю… А он — нет. Старая, всем надоевшая история… Мне-то от этого не легче».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
