Наверное, Юра не дождется ее. Женя чувствовала, что именно в этот вечер должно было решиться что-то очень важное.
Было уже поздно, когда она около дома долголетних вышла из автобуса. Морозная пыль клубилась около фонарей, желтых, как наливные яблоки… Она потянулась всем телом так, что вкусно хрустнули косточки, и, засмеявшись, побежала к себе. Везде было темно: академик Андрюхин не разрешал работать по ночам, и даже профессор Паверман, долго кричавший, что такой запрет является чистейшим произволом, террором и насилием над личностью, давно смирился и привык по ночам спать.
Спал, конечно, и Юра Сергеев, знаменитый испытатель… Жене стало досадно. Юра знал, что она будет торопиться домой, и все-таки завалился спать. Бережет свое здоровье. Что-то он слишком его бережет. Когда любят, думают не о себе. Собственно, почему она решила, что он ее любит? Да и разве может вообще любить такой аккуратный, выверенный, как хронометр, такой педантичный, такой равнодушный ко всему, кроме работы…
Она летела по сонным дорожкам Академического городка, отталкивая колючие лапы елей и фыркая от злости. Она походила сейчас на пружину, заведенную до отказа. И, когда подлетела к своему медпункта, даже не сразу заметила, что на скамеечке у входа сидит человек.
— Здорово! — услышала Женя.
Она не сразу нашлась.
— Ты? — заговорила она наконец.
— Да, вот жду тебя. Хотелось, знаешь, поговорить…
Она молча села. Юра тоже молчал. Он попытался взять ее ладонь, она отдернула руку.
— Вот ведь какая история… — Юра с неловкой улыбкой смотрел на нее. — Понимаешь, как-то мне одному не по себе… Пришел с тобой поговорить. А тебя нет.
— Вот она, я, — сказала Женя. — Ну что ж, пойдем, напою чаем.
— Давай лучше тут посидим, в темноте.
— Тут чаю не будет.
— Знаешь, я думаю про человека-невидимку. Помнишь из Уэллса? Ведь у него была девушка. Как ты думаешь, могла бы девушка любить вот такого невидимку?
Женя невольно взглянула на него пристальнее. Нет, Юра выглядел, как всегда, и в невидимку не превращался. Только лицо у него было не совсем обычное — задумчивое, даже торжественное.
— Ну, вот что, — сказала Женя вставая, — все это ерунда. Я хочу чаю.
Неуверенно потянув Женю за руку, он заставил ее сесть. Потом осторожно снял с рук Жени перчатки и нежно стал греть ее пальцы в своих теплых жестких ладонях. Смущаясь, он поднес ее пальцы к губам, но не поцеловал, а стал дуть на них, смешно оттопыривая губы. Женя вырвала руки и шлепнула его пальцами по губам. Потом положила свою руку на его просторную ладонь.
— Ну и лапа же у тебя!
Он с любопытством взглянул на свою руку, словно видел ее впервые.
— Здоровая, правда? — пробормотал Юра. — Как это может быть: вот рука — и нет ее?
Он помахал рукой в воздухе, но ничего не произошло, рука осталась на месте. Женя засмеялась:
— Не бойся, никуда не денется!
Помолчав, Юра сказал:
— А вообще это правда, человек представляет собою ходячий аккумулятор энергии, сконцентрированной до состояния материи. Ведь живая материя, как и всякая материя, — это миллиарды атомов, миллиарды электрически заряженных, находящихся в вечном движении и связи друг с другом частиц. Вот и моя рука…
Женя вытаращила на него глаза, потом, не выдержав, захохотала.
— Об этом тебе и хотелось поговорить? Ну, хватит. Я пошла пить чай. — Она решительно встала. — Зайдешь?
Он стоял, не поднимая глаз; не взглянув на нее, отрицательно покачал головой.
— А то зайдем? — Что-то ее словно кольнуло, ей показалось, что она его обидела.
— Спасибо, Женя. — Все еще не глядя на нее, Юра усмехнулся: — Ты, как всегда, меня вылечила. Пожалуй, я теперь смогу побыть и один…
Женя поспешно протянула ему руку; он взял ее, как неживую, подержал, потом отпустил, улыбнулся и ушел.
— Ей страшно хотелось его вернуть; она чуть не заревела. Потом вошла к себе, зажгла свет и стояла, вспоминая, что же случилось. Ничего. Перебрала по слову весь разговор. Какие-то пустяки… Но не могла успокоиться.
Решила завтра же пробиться к Ивану Дмитриевичу и все узнать.
Но академик Андрюхин снова был в Москве, говорили — получал разрешение на Центральный эксперимент. С ним выехали Крэгс и Хеджес; предполагалось, что они вернутся на несколько суток в Майск и по окончании эксперимента немедленно вылетят в Биссу.
Среди различных толков о характере задуманного академиком опыта не было, пожалуй, ни одного правдоподобного. Женя уже пыталась выведать что-нибудь у Юры. Он пообещал рассказать ей все, как только вернется Андрюхин. Эти дни до возвращения Андрюхина они провели чинно, тихо, сонно. Но им не было скучно. Часами они могли разговаривать, стоило только начать. Женя с ее критическим, насмешливым умом охотно слушала немногословные реплики Юры, твердые, как морские камешки.
Иногда среди разговора Юра вдруг замолкал, хмурился и даже грубил, если Женя пробовала продолжать беседу. Он принадлежал к тем, кто все время думает о своей работе. Он мог танцевать, играть в хоккей, спорить о кино или восхищаться строительством тоннеля через Берингов пролив, но его мозг продолжал днем и ночью неотступно преследовать намеченную цель.
Академик Андрюхин вернулся быстрее, чем его ждали. Неясные слухи ходили уже перед приездом Андрюхина. Научные работники, возвращаясь из лабораторий или с лыжной прогулки, взволнованно обсуждали: неужели возможен тот невероятный эксперимент, на который якобы получил разрешение академик Андрюхин?
— Досужие слухи! — горячились одни. — Авантюра! Фантастика! Сказки!
— А сибирские гиббоны? — отвечали другие. — А появление грибов, улитки и воробья на острове Южного океана? Наконец, опыт с Деткой?
— Речь идет о человеке! — кричали противники эксперимента.
— В Космос тоже сначала проникали собаки и обезьяны! — наступали защитники эксперимента.
Но и сторонники эксперимента и скептики замолкали, едва показывались Юра или Женя.
Юра и Женя, занятые собой, не замечали возбуждения, охватившего ученых. Юре было не до этого. В нем самом в эти дни шла нелегкая внутренняя настройка на эксперимент, вырабатывалось то сначала внешнее, а потом и внутреннее спокойствие, которое потом поражало окружающих. Лишь иногда Юру удивлял чей-либо жест или поступок, который выражал какую-то необычную сердечность по отношению к нему, какое-то взволнованное внимание, непонятное желание в чем-то уступать ему, чем-то услужить, сделать хоть что-то приятное…
В день приезда Андрюхина Женю остановила Анна Михеевна Шумило и, необычно ласково глядя на нее поверх очков, спросила:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
