Но и сегодня еще не понятно, по каким причинам британский адмиралитет не отреагировал быстро и энергично на предостережения, появившиеся в шведской прессе. Сегодня стало известно, что и шведский консул в Штеттине за два дня до начала акции предупредил по телефону свое правительство о погрузке войск в местных портах. Ведь оно и без того должно было бы находиться в состоянии полной боевой готовности, так как незадолго до немецкой акции было принято решение поставить мины в норвежских водах со стороны Британии. Разные источники утверждают, что Канарис, или Остер по его распоряжению, за несколько дней до начала операции «Учения на Везере» направил предостережение скандинавским правительствам. Это совершенно исключено. Единственный оставшийся в живых участник упомянутых обоих совещаний в руководстве разведки, состоявшихся в первые дни апреля, не оставляет сомнений в том, что оба раза не было сделано и малейшего намека на то, чтобы предупредить участников антигитлеровской коалиции или страны, на которые готовилось нападение. Озабоченность Канариса тем, правильно ли англичане оценивают сообщения, которые они, несомненно, получают с разных сторон, и сделают ли они необходимые выводы, является дополнительным доказательством того, что у него и в мыслях не было лично их информировать. Напротив, на основе надежных норвежских источников можно констатировать, что Остер по собственной инициативе отправил 3 апреля предостережение в Норвегию, а именно: через нидерландского военного атташе Заса, с которым у него были дружеские отношения. Правда, это сообщение не было передано правительству Норвегии, так как сотрудник норвежской дипломатической миссии, которого уведомил Зас, либо не воспринял всерьез это предостережение, либо не передал его в Осло по другим причинам. За этот случай он после войны был привлечен к ответственности. Действия Остера в этом случае должны рассматриваться в связи с усилиями, прилагаемыми оппозицией для свержения режима и окончания войны. Первое известие о гитлеровском плане «импровизированной авантюры» в Норвегии поступило в руководство оппозиции в тот момент, когда переговоры в Риме после перерыва, наступившего в связи с «покушением» 8 ноября 1939 г. и инцидента с Венло, снова активизировались. Также усилия, направленные на то, чтобы, с одной стороны, склонить еще колеблющуюся часть высокого генералитета к заключению мира, а с другой стороны, к свержению Гитлера, снова были в активной стадии. Большинство генералов были убеждены, что норвежская авантюра обречена на неудачу и повлечет большие потери, Остер же надеялся, что если операция не будет отменена, как это планировал Канарис, то с помощью предостережения можно будет ее провалить в начальной стадии и с относительно меньшими потерями.
Несомненно, что Остер незадолго до начала наступления на западе сообщил Засу о том, что ожидало нейтральную Голландию. Засу удалось поздним вечером 9 мая связаться по телефону со своим начальством в Гааге и с очень легкой маскировкой поставить его в известность, что «хирург решил провести операцию на следующее утро в 4 часа». В Гааге сочли необходимым спустя несколько часов еще раз переспросить, чтобы услышать от Заса, что его сообщение об операции исходит от «абсолютно достоверного источника». Эти телефонные разговоры были услышаны «службой исследований», созданной Герингом в 1933 г. организацией, занимавшейся подслушиванием и, при необходимости и возможности, дешифровкой международных телефонных разговоров и телеграмм иностранных миссий, и послужили поводом для начала расследований, откуда нидерландский офицер мог получить свою информацию, потому что версии с хирургом никто не поверил. В ведомстве заграничной разведки, по меньшей мере Пиккенброку и Бюрнеру, которые на следующий день услышали о сообщении относительно телефонных разговоров, переданном из службы исследований в абвер, пришла в голову идея, что это сделал Остер, потому что они знали о дружеских отношениях между Остером и Засом. Но они промолчали. Ситуация стала опаснее для Остера, когда через несколько дней один офицер третьего отдела разведки во время разговора вне службы услышал высказывание лица, принадлежавшего к дипломатической миссии одной нейтральной страны; тот сказал, что предупреждение было сделано Остером. Сообщение дошло до Канариса, который сразу осознал опасность для своего сотрудника. Хотя он не одобрял его поступок, однако решил его прикрывать. Он нашел выход, объявив офицеру, которому было поручено расследование, что он сам передал это, чтобы заслушать другие сообщения. Тем самым Канарис пресек дальнейшее расследование, начатое отделом контрразведки.
Кажется странным, что гестапо словно не получало никаких сведений об этом предостережении голландцам или же оно сочло необоснованным подозревать Остера. Напротив, гестапо шло по другому следу. Службе исследований удалось в первые дни мая 1940 г. расшифровать два радиосообщения, которые один сотрудник бельгийской дипломатической миссии при Ватикане передал своему правительству. Из этих сообщений следовало, что дипломат на основании информации, которую он получил от одного немца, прибывшего недавно в Рим, и которую считает достоверной, пришел к заключению, что Германия вскоре начнет на западе наступление в нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии. После получения этого сообщения служба СД по личному распоряжению Гиммлера начала широкое расследование в Риме, тщательно проверила, кто в указанное время пересекал границы в направлении Италии. Однако усилия гестапо остались безрезультатными. Разведка также со своей стороны начала расследование. Однако сотрудничество между двумя ведомствами организовать не удалось из-за взаимного недоверия.
Расследование, проведенное третьим отделом разведки, компетентным в деле, а именно группой III-F, которой руководил полковник Роледер, хотя и принесло определенные результаты, однако Гейдрих и СД по понятным причинам ничего о них не узнали. Один доверенный, имя которого установить не удалось, сообщил из Рима, что все указывает на то, что не кто иной, как доктор Йозеф Мюллер, несет ответственность за передачу германского плана наступления. Действительно, в конце апреля доктор Мюллер по поручению Бека сообщил своим деловым партнерам, что через 8–10 дней начнется наступление Гитлера. Бек руководствовался соображениями, что если начнется война, о которой противоположная сторона не была предупреждена, то там не поймут разницы между «порядочной Германией» и гитлеровским режимом. Бек также был убежден, что следует предупредить и нейтральные страны — Бельгию и Голландию, так как Германия уже однажды понесла тяжелый ущерб в результате того, что нарушила нейтралитет Бельгии в 1914 г. Примечательна реакция Канариса на сообщение Роледера. Это реакция мужественного и отважного человека: Канарис поручил проведение расследования в Риме не кому иному, как самому доктору Мюллеру. При этом Мюллеру посчастливилось установить, что точные сведения о наступлении и сроках его начала, о которых он сам ничего не знал и не сообщил своим партнерам, поступили из окружения Риббентропа задолго до начала акции сначала в Италию, а оттуда — к сотруднику бельгийской дипломатической миссии в Ватикане. Мюллер составил отчет, который Канарис счел удовлетворительным. На этом дело закончилось. Служба СД также не стала предпринимать дальнейших шагов, очевидно, опасаясь Риббентропа.
Все сказанное выше позволяет понять характер и методы Канариса. Сам Канарис никогда не принимал личного участия в передаче военных секретов противнику. Если в кругу близких ему сотрудников когда-нибудь говорили о таких возможностях, что-то вроде: «Нужно было бы дать совет другой стороне», — то он энергично отмахивался со словами: «Это была бы государственная измена».
Теоретически Канарис хорошо понимал, что по отношению к деспотии Гитлера, установленной в нарушение конституции и права и поддерживаемой методами террора, не могут быть применены обычные правовые нормы и что фронты проходили уже через территории многих государств. Он также был в душе глубоко убежден, что победа Гитлера стала бы огромным несчастьем для Германии и всего мира. И все-таки он не мог решиться на последний шаг, чтобы всеми силами воспрепятствовать этой победе Он не мог прыгнуть выше своей головы: ему мешали не только традиции его профессии. По своей натуре Канарис был очень склонен к крайностям. Он ни минуты не сомневался в том, что каждый день выполнял дела, которые юридически можно было квалифицировать как государственную измену! Однако сделать шаг к техническому осуществлению государственной измены не мог.
Из этого, однако, не следует, что благодаря этому он чувствовал себя в какой-то мере более хорошим и безупречным, чем те из его сотрудников, в первую очередь Остер, у которых хотя были такие же сомнения, что и у него, но которые после длительной и тяжелой борьбы между познанной необходимостью и совестью преодолели свои сомнения и сделали последний шаг, которого он сам ужасался. Канарис лучше других сознавал, что если Остер несмотря на все препятствия (его воспитание, традиции и врожденное чувство чести) все же решился взять на себя этот позор государственной измены, то он сделал это не из честолюбия или по какому-то другому мотиву. Он понимал, что Остера побудила к этому поступку его горячая любовь к родине и уверенность, что, служа ей, он должен использовать каждую возможность, дающую надежду покончить с господством Гитлера. И именно потому, что Канарис знал, что Остер, как и он сам, был религиозным человеком, он мог себе представить, чего стоило тому сделать поступок, который мог повлечь тяжелые потери для немецкой армии. Даже если это было сделано с целью добиться быстрого окончания войны и тем самым предотвратить гибель сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей, а также уничтожение духовных и материальных ценностей[18].
