— Что это значит?
— Оба эти центра отвечают за речь, возможность воспринимать и воспроизводить речь. Включая письмо и чтение. Короче его компьютер теперь не имеет устройства ввода и вывода речи. Показаний он не даст. Память будет нарушена, сознание спутанно. Но жить будет. Не слишком долго. Из-за сердечной недостаточности и у него там что-то еще…
— Не получилось у него лёгкой смерти. Но богадельня теперь самое то.
— Хорошие же новости!
— Нет. Плохие. Настя воткнула в себя то же самое.
— Не сравнивай брат. Ей быстро оказали помощь, у нее не было кровотечения. И… Настя придумала эту схему! Она бы не сделала себя инвалидом. Женщины так не играют. Либо безопасно, либо сразу смерть. Такова их психология…
Пожимаю руку брату.
Возвращаюсь в палату.
— Здравствуйте, — останавливаюсь я в дверях.
У кровати Насти тихо рыдает ее мать. Лена, хмурясь, стоит у окна. Ольга — посреди палаты, с ненавистью и презрением глядя на меня. И теперь мне словно нет места здесь…
Но я, преодолевая это ощущение, делаю пару шагов внутрь. Встаю в ногах у Насти. Тишина звенит. Слышны только всхлипы её мамы. Мне очень стыдно перед ними, что я не уберёг Настю.
— Товарищ майор, — оборачиваюсь к приоткрытой двери, — вам форму привезли. У вас видео- конференция с Москвой через два часа, — отдает мне китель мой новый секретарь.
Бросаю китель на пустую кушетку. Ольга переводит взгляд на мои погоны.
— Нацепляли на себя звезд! — вдруг срывается. — Герои!.. А на деле — насильники, убийцы… звери!
Я не защищаю свои погоны. У меня на это нет сейчас сил. Просто смотрю ей в глаза.
— Это всё твоя вина! Она же отказа тебе! Но нет!.. Такие, как ты не останавливаются, когда хотят что-то получить! Хозяева жизни! Эгоисты чёртовы! Доволен?! Девочке двадцать четыре… Что вы с ней сделали?!
— Не надо кричать, — прошу я.
— Два года её обсуждали, как шлюху генерала, два — как подстилку подполковника… теперь что? Как неудавшуюся самоубийцу будут распинать?
Как и откуда информация вышла, что она сама в себя воткнула?.. Муратов её коллегам поведал?
— Я увезу её отсюда.
— Увезешь?! А её ты спросил?! Хочет она с тобой? Собственность майора на этот раз? Очень ценная перспектива!
— Я спрошу.
— А инвалидом она очнется, тоже такой рьяный будешь?! — с ненавистью.
Да, господи!! Меня перетряхивает. Отворачиваюсь. Выхожу из палаты. Падаю на каталку в коридоре.
— Товарищ майор?
— Кофеина принеси мне, лейтенант. В таблетках. И глюкозы.
Жду минут десять. И беспощадно прошу вывести родственников из больницы. Насте нельзя волноваться…
Отправляю Настиного врача проводить их. Пусть успокоит. Я не могу говорить с ними. Они проходят мимо. Присаживаюсь на каталке. Лена немного отстаёт. Садится ко мне.
— Почему ты ее не защитит?
— Я не успел…
— А чем ты был занят?
— Служба… — опускаю взгляд.
— Служба важнее, чем Настя?
Это очень многогранный сложный вопрос. Разве можно дать на него ответ? Служба, семья… — всё у нас уже давно проросло друг в друга. Это династия. Это возможность защищать своих. Но и, иногда, жертвовать собой. Мы уйдём, на наше место кто встанет? Кому от этого лучше будет? Уже давно не разделить — службу и личное. Смог бы я её спасти, если за мной не стояла моя служба? Вряд ли…
— Если важнее — уезжай.
Спрыгивает с кушетки и уходит. А я возвращаюсь к Насте. И замираю…
Непослушными пальчиками неловко прикасается к своему лицу. Взгляд рассеянный…
— Настя!.. — срываюсь я к ней.
Падая на стул, ложусь лицом ей на живот. Молча сжимаю, пытаясь отдышаться. Мне очень хочется, чтобы она прикоснулась ко мне. Рукой по волосам провела… Как тогда, когда я лежал на её месте. Но она не касается.
— Где… Глеб?
— В твоей жизни его больше нет. И вообще… нет никого больше, кто тебе не нужен. Обещаю.
— Хорошо…
Поднимаюсь, ловя её взгляд. Машинально несколько раз сжимаю её руку.
— Прости меня…
— Я рада… — шепчет она. — Что с тобой всё хорошо.
Киваю.
— Спасибо, родная.
Прижимаю ее пальцы к губам, закрывая глаза.
«Я должен позвать врача», — напоминаю себе. И я должен идти… у меня конференция с генералом… И раньше, чем завтра я Настю не увижу. А потом мне сразу лететь в Москву! Когда вернусь — неизвестно.
А она такая… чужая совсем! Замороженная! Мне от этого очень больно. Мне тоже нужна хоть какая-то реанимация. Но ее нет. Настя словно проснулась не вся. Как будто моя часть её не проснулась от этой комы.
— Настя… — прижимаюсь своим лицом к её. — Я люблю тебя.
Молчит. А у меня разгоняется это болевое ощущение пустоты, захватывая полностью грудь.
— Выходи за меня…
Отрицательно качает головой. Я зажмуриваюсь…
— Я не хочу… никого не хочу больше. Ни-ко-го… Уезжай, Серёжа. Оставьте меня в покое. Хватит меня… " спасать».
Оглушенно отстраняюсь.
Настя отворачивается к стене и закрывает глаза…
Целую её в висок, вдыхая поглубже её запах. Сдергиваю с кушетки китель. Выхожу.
— Охрану не снимать. На глаза ей не попадаться. Мне докладывать ежедневно…
— Есть!
«Есть…»
А у меня больше нет. Хреново я ее спас. Права она…
Глава 43. Зольниковы
Спрятавшись под зонтом зябко веду плечами. Промозгло и слякотно…
Квартира теперь у меня съёмная, с работы я уволилась. Не хочу никого видеть. Выслушивать сочувственные монологи, слышать обвинения в пособничестве Муратову от коллег. Всё. Стоп. Надо отсюда куда-нибудь уезжать, где меня никто не знает. Фамилию, что ли поменять…
Оглядываюсь. Замечаю опять знакомую машину в темноте. Сначала немного нервничала, потом поняла, что вероятно это Сергей оставил охрану. Следуют по пятам, иногда сменяясь пешими провожатыми. Один раз притормозили приставших журналистов, позволив мне сбежать.
Пусть будут… Мне так спокойнее. Спасибо.
На первом этаже дома, в котором я живу — кофейня. Готовить совсем не хочется, чувство голода пока не вернулось. Такая вот побочка… Покупаю себе стакан кофе на ужин.
И пью его из трубочки под зонтом у подъезда. Домой тоже не хочется. Чувства «дома» там нет. Нигде нет. Да и не было…
Мне первый раз в жизни так свободно и пусто. Мой мир замедлился и застыл… Из него исчезли адреналин и вынужденность. И мне хорошо. Почти. Если не вспоминать, что где-то там есть Сергей. Которого в моей жизни больше нет. И, вероятно, не будет. Он не звонит, не пишет… Растворился… Но я знаю, что звонил Лене, узнавал как у меня дела. Она сказала, тайком от матери.
У меня в кармане лежит его визитка. Там есть телефон. Но я тоже не пишу и не звоню. Потому что моё решение — оно верное. Первый раз во взрослой жизни меня отпустил страх. И его место ничего не заняло. Я теряюсь от этой пустоты. И не знаю, что делать с чувством свободы. Это проблема всех, кто долго находился в плену или жил «под прицелом».
«Пусть будет пусто и свободно! Это очень хорошо!» — головой я понимаю. Но сердцу этого не объяснить…
Оно надрывно и истошно стучит, болит и рвётся. Я игнорирую его. Но степень моего внутреннего отчаяния нарастает.
Голова и сердце никак не договорятся…
Делаю последний глоток кофе выбрасываю пустой стаканчик в урну. Всё безвкусное! Не чувствую ни сладости, ни горечи, ни остроты, ни соли…
Единственная ценная побочка от моей инъекции — равнодушие к сигаретам. Я больше не хочу курить, не чувствую тяги. Хоть научную работу пиши по борьбе с зависимостью. А может, это побочка от того, что в моей жизни больше нет страха. И мне не нужен никотин, чтобы успокаивать свои расшатанные нервы.
В холодной квартире, не переодеваясь и не включая свет ложусь на диван. Вздохнув, подтягиваю колени к груди. Прижимаю к лицу подушку и тихо рыдаю, пытаясь выплакать то, что болит и не умещается у меня в груди.
Я так его люблю!..
Главное — ничего не вспоминать — о нас… о нём… И про будущее не думать.
