— И что же нам теперь делать? — горестно вопросил Климент Ефремович.
— Прежде всего нам нужно сообщить народу правду. Не всю, конечно, там ведь еще несколько товарищей тяжело и продолжительно заболели… или заболеют очень скоро… — при этих словах дверь распахнулась и вбежавшие буряты из «личной гвардии» Николая Павловича ловко скрутили и вывели Рыкова, Бухарина, Пятакова и Тунтула.
— Ну, на сегодня всё. Теперь товарищи, которые нам совсем не товарищи, подумают о своей контрреволюционной деятельности и даже, возможно, раскаются. Мы им в этом препятствовать не станем. Так, а по повестке дня у кого-то еще вопросы остались? Отлично, значит на этом мы заседание закрываем, тут как раз документы следствия принесли, почитайте их на досуге и на плановом заседании ЦК мы их отдельно обсудим, как раз три дня на прочтение и обдумывание всем хватит. Я попрошу оставшихся… здоровыми членов Политбюро задержаться: после обеда состоится заседание Промышленной комиссии правительства, и ваше участие было бы крайне желательно.
— Товарищ Бурят, — тихо спросил у Николай Павловича Иосиф Виссарионович, выходя из зала заседаний, — а ты не боишься, что и тебя так…
— Опасаюсь, конечно, но вот бояться — нет, не боюсь. Николай Андреевич всегда работает очень хорошо, сейчас он практически всю эту банду взял… ну, кого при аресте не пристрелил, конечно. Они очень много интересного расскажут, нам будет о чем подумать.
— А как это воспримут за границей?
— Как обычный переворот в нищей стране, где в правительстве полный бардак и анархия. У британцев и особенно у американцев появятся, конечно, острые вопросы, ведь мы окончательно убрали их агентов в руководстве страны — но сначала они попытаются обзавестись новыми агентами. И я об этом точно узнаю, ведь для них именно моя персона выглядит наиболее подходящей для этой цели…
— Но они могут и просто попытаться тебя убить.
— Могут. Господин Бронштейн там слишком многое наобещал и теперь они уже начинают подсчитывать убытки… точнее, неполученную прибыль, которую они уже мысленно собрали и даже частью успели потратить. Но я все же надеюсь, что серьезные люди предпочтут сначала договориться, а с несерьезными мы справимся.
— Справимся ли?
— Знаешь, чем империя отличается от демократической республики?
— Империей правит император?
— Не обязательно. Империя может решить любую проблему, правда при условии, что руководство ее задачу верно ставит и правильные пути решения выбирает. А демократия серьезную проблему решить не может в принципе: там же демократия, каждый лезет со своими предложениями как проблему решить — а предложения его основаны на получении максимальной личной выгоды. И решение проблемы идет не наилучшим для страны путем, а путем, на котором больше всего людей получат наибольшие личные выгоды. Выгоды-то они получат, но на решение проблемы у демократии просто средств не хватит.
— То есть нам нужна монархия, так выходит?
— Глупости не говори. В России был один император, о державе думающий, и то он ошибок понаделал.
— Петр Первый?
— Николай Павлович, тезка мой. У него были верные и умные советники, соратники — но когда они по старости мир сей покинули, некому их заменить оказалось — и Держава проиграла. Соратники и у нас есть, но вот смены им верной… вот твоей заботой и будет эту смену вырастить и воспитать. А я пока займусь делами попроще: России нужно промышленность восстановить. Быстро восстановить, иначе не будет России.
— Советского Союза.
— Да хоть горшком назови… Пошли, пообедаем быстро: нам сегодня еще программу промышленного развития принимать, а это дело ой как непростое…
Глава 17
Программу промышленного развития представлял товарищ Кржижановский, и сама по себе программа всем очень понравилась — однако никому не понравилось то, что расписал ее Глеб Максимилианович аж на пять лет. А Николаю Павловичу не понравились «источники финансирования» этой программы:
— Мне нравится, что Глеб Максимилианович с оптимизмом смотрит в будущее. Но что совершенно не нравится, так это то, что он, по сути, предлагает нам промышленность построить буквально на костях русских мужиков.
— Что вы имеете в виду? — буквально вскипел председатель Госплана.
— Исключительно то, что сказал. Я тут внимательно изучил статистику, статистику, которую составляли в царской еще России, и заметил одну очень интересную особенность русской торговли с иностранцами. В частности, хлебной торговли. Например, в тринадцатом году из России за границу вывезли шестьсот шестьдесят пять миллионов пудов…
— Это всем известно.
— То есть почти одиннадцать процентов от общего сбора зерна.
— Думаю, вы не сделали тут великого открытия, — заметил товарищ Струмилин.
— А я и не претендую на великое открытие. Я хочу лишь заметить, что из этого объема заметно больше ста процентов было собрано в крупных помещичьих хозяйствах. То есть крупные помещики собрали даже больше миллиарда пудов, и на рынки — внешние и внутренние — эти хозяйства поставили почти половину из всего проданного зерна. А вот крестьяне-единоличники поставили на рынки меньше двадцати процентов, причем практически все это зерно поставили зажиточные крестьяне, а беднота — то есть те, на кого сейчас пытается опереться в деревне партия — все выращенное сами и сожрали, причем им даже этого не хватило и бедняки часть зерна покупали у богатеев.
— И что вы хотите этим сказать?
— Вы запланировали большую часть закупок оборудования за границей закупать за счет продажи туда зерна — но зерно вы собираетесь забрать как раз у мужиков-голодранцев, которые даже себя прокормить не в состоянии. Забрать зерно государство сможет, но мужик начнет дохнуть с голода. Мы к этому стремимся?
— Но у нас сейчас нет иного выбора…
— Чушь не говорите! Так, по вашим планам нам нужно продать иностранцам два — три миллиона тонн.
— Нужно, иначе мы просто не сможем закупить необходимое оборудование.
— Теперь прошу обратить внимание на такой факт, доказанный уже факт: один трактор обеспечивает, даже при очень плохом урожае, сто тонн зерна в год. То есть для получения трех миллионов тонн нам нужно выпустить в поля тридцать тысяч тракторов. Для которых потребуется подготовить шестьдесят тысяч трактористов и примерно три-четыре тысячи механиков, способных эти трактора чинить. Слава богу, на тридцать тысяч тракторов керосина у нас хватит…
— Насколько я знаю, нас уже есть больше двадцати тысяч машин, и за год будет изготовлено…
— Глеб Максимилианович, как показал тринадцатый год, для того чтобы страна была сытой, производить нужно зерна несколько больше. По моим расчетам стране нужно получать не менее девяноста миллионов тонн, а мы в состоянии, не обирая мужика, вырастить три миллиона. Сейчас в состоянии, а сам мужик, если не случится столь же урожайный год, как тринадцатый, вырастит еще миллионов тридцать. Которых ему самому на сытный прокорм не хватит. Отсюда вопрос: сколько мужиков мы готовы уморить голодом?
— Нам нужно немного потерпеть, пока мы не создадим современную промышленность!
— Нам? Как раз мы — я имею в виду собравшихся здесь — голодать точно не собираемся. Голодать будет мужик, а голодный мужик вообще работать не будет. Хорошо работает исключительно мужик сытый и довольный…
— Владимир Ильич считает крестьянство классом сугубо буржуазным и идти у него на поводу…
— Владимир Ильич — сумасшедший садист и откровенный враг России. Иного слова я для человека, приказывающего убивать людей за то, что они не хотят думать так, как он желает, я не найду. И попрошу больше на него не ссылаться: как авторитет он себя еще никак не проявил.
— Но ведь он совершил революцию…
— Никакую революцию он не совершил, не несите чушь. Он — предатель, когда страна вела войну, он сидел себе спокойно в Швейцарии, вкусно жрал, сладко спал и поливал страну помоями, желая победы Германии и порабощения России иностранцами. Вы что, статей его не читали или предпочти их быстро забыть? Я не забыл — и теперь, когда он окончательно спятил, ему надлежит тихо сидеть в палате желтого дома, надеясь на то, что те же мужики его там не найдут.
